Тайны Васильков, или мое нескучное лето
Шрифт:
— С мишками, — зачем-то сказала я. — С мишками и с мячиками.
Мы все уставились на кувшин, который стоял на столе. Первым из состояния оцепенения вышел Борис. Он подошел к столу и взял кувшин в руки.
— Тяжелый, — сказал он.
— Еще бы, — хмыкнула я. — Он же железный.
— Медный, — поправил меня Борис.
— Какая разница.
— Этому кувшину лет сто, — сказал Борис.
— Вряд ли, — сказал Орлиный Глаз. — Максимум — пятьдесят. Но скорее всего — сорок.
— А откуда вы знаете? — спросила я.
— Ваш дедушка привез его из Индии, куда
Я подошла к Борису и взяла из его рук кувшин. Он действительно был очень тяжелым. Но это я и так знала. Я повертела кувшин в руках, заглянула вовнутрь, посмотрела на его дно… и снова вернула Борису. Потом кувшин оказался в руках Вани, который тоже очень тщательно его осмотрел. Степан Пантелеевич сидел молча и не пытался принять участия в наших исследованиях.
— Но что-то же должно быть! — воскликнула я в отчаянии. — Не может же быть, чтобы эта фотография оказалась там случайно?
Я с надеждой посмотрела на Степана Пантелеевича.
— Я бы не стал утверждать, что это совсем уж невероятно, — улыбнулся он. — Но в данном случае я склонен с вами согласиться.
— То есть вы думаете…
— Я думаю, что этот кувшин — и есть ключ к разгадке вашей тайны.
— Но… как?
— Точно пока не знаю. Но у меня есть одно предположение…
Он протянул руку, и кувшин в ту же секунду оказался у него в руках. Орлиный Глаз пристально осмотрел кувшин, медленно поворачивая его вокруг своей оси. Потом поднес его к лицу, потом перевернул. Он пробормотал что-то невнятное, и мне показалось, что он разговаривает с кувшином, и кувшин сейчас ему ответит… Мы застыли и затаили дыхание, наблюдая за его манипуляциями.
Вот он встал, подошел к окну, где было больше света, взялся одной рукой за горлышка кувшина, другой — за его дно… через мгновение мы увидели, что дно осталось у него в левой руке, а весь остальной кувшин — в правой. Дружно охнув, мы бросились к Степану Пантелеевичу и уставились на нижнюю часть кувшина, которая сейчас выглядела как медное блюдце. На дне этого блюдца лежал сложенный вчетверо листок бумаги. И больше ничего. Я протянула к листку дрожащую руку.
Это было письмо от бабушки. Я сразу узнала ее каллиграфический почерк с характерными подчеркиваниями. Сначала буквы расплывались у меня перед глазами, и я на мгновение отвела от них взгляд, прижав письмо к груди и заворожено уставившись на Степана Пантелеевича, который выглядел чрезвычайно довольным, но, почему-то немного уставшим…
«Здравствуй, Катя. Надеюсь, тебе доставило удовольствие это маленькое расследование, — так начиналось послание. — Тебе всегда нравились тайны, а желание найти сокровища в определенный момент стало просто наваждением. Конечно, сейчас ты уже взрослая и у тебя другие интересы, но что-то мне подсказывает, что твоя тяга к приключением с возрастом не ослабеет. Так что даю тебе последнюю подсказку: вспомни мой шестьдесят пятый день рождения. То, что, ты найдешь в тайнике — не просто драгоценная безделушка. Она передается в нашем роду из поколения в поколение по женской линии. У этой штучки есть одно волшебное свойство — она приносит своей обладательнице
Я была в смятении. Мои чувства так переплелись и перепутались, что я ничего не понимала. Неужели это правда письмо от бабушки? Неужели оно действительно пролежало столько лет в этом кувшине? Когда я его читала, у меня было ясное ощущение, что я слышу бабушкин голос и чувствую ее взгляд… Как это на нее похоже! Она ни слова не написала о себе, о своем сне и своих опасениях. А ведь она понимала, что, если я найду и прочитаю это письмо, значит, ее уже не будет в живых. Мне было ужасно грустно… Оттого, что бабушки больше нет, оттого, что меня тоже когда-нибудь не будет, оттого, что наше приключение закончилось… Закончилось? Но ведь мы еще не нашли сапфировую сережку! И, кстати, бабушка ни словом не говорит о том, что это именно сережка.
— Шестьдесят пятый день рождения, — произнесла я.
— Мы были здесь, — сказал Борис.
— Что-то я не могу вспомнить, — пожаловалась я. — Сколько мне было лет?
— Двенадцать.
Я изо всех сил наморщила лоб, но это не помогло. Я ничего не вспомнила.
— В тот день ты впервые в жизни самостоятельно испекла торт. Полдня никого не пускала на кухню, — пытался оживить мои воспоминания Борис.
— Торт? — Какое это очень смутное и нечеткое воспоминание зашевелилось в моей голове.
— Кажется, он был из опилок, — с ухмылкой продолжал Борис. — Во всяком случае, на вкус очень напоминал кусок фанеры.
— Неправда! — возмутилась я. — Торт был вкусный. Всем понравился.
— Ну что, проснулись воспоминания? А сверху были украшения из разноцветного пластилина.
— Это был марципан! — Как только у человека хватает наглости так клеветать на меня!
— Ну что, прояснилось в голове? — спросил Борис.
— Есть немного, — согласилась я. — Но если это имеет отношение к моему торту, то я ничего не понимаю.
Я беспомощно посмотрела на Ваню и на Степана Пантелеевича.
— Не сомневаюсь, что торт был вкусный, и вы съели его без остатка, — сказал Ваня.
— Спасибо за поддержку.
— Думайте дальше, — ответил на мой вопросительный взгляд Степан Пантелеевич.
— Подарки, — сказал Борис.
— По-моему, мама с папой подарили ей утюг, — сказала я.
— Электрический чайник, — поправил меня Борис.
— Утюг, — возразила я.
— Чайник.
— Утюг, — я твердо стояла на своем.
— Ты же сама говорила, что ничего не помнишь, — попытался сбить меня с толку Борис. У тебя тогда в голове были одни телепузики.
Я чуть не задохнулась от возмущения.
— Мне было двенадцать лет, а не три!
— Ну тогда покемоны.
— Сам ты покемон! Самый настоящий! Я в то лето, между прочим, прочла «Войну и мир» и три раза перечитала «Вечера на хуторе близ Диканьки»!
— Добровольно? — спросил Борис.
— Добровольно.
— Я вам говорил, что моя сестренка слегка чокнутая? — обратился Борька к присутствующим.