Тайны великой пустыни
Шрифт:
Чуть севернее населенного пункта наш автобус выехал на трассу № 315 и вскоре повернул на запад, в сторону Хотана. Мне казалось, что перед решающим броском разумнее сделать остановку в Миньфэне, но водитель объяснил, что из-за ремонта дороги на заключительные 100 км до «нефритовой столицы» уйдет порядка 5–6 часов, поэтому обедать будем в Юйтяне (Керия).
Этот город встретил невообразимым количеством песка и пыли. Наверное, в устах человека, только что покинувшего пустыню, последняя фраза покажется абсолютным вздором, но одно дело сотни километров песка, к которым психологически подготовлен, и совсем другое — грандиозное строительство шоссе при 35-градусной жаре и с участием, похоже, всего
Заинтересовали не художественные достоинства скульптурной композиции, а, если так можно выразиться, ее действующие лица: пожимающие друг другу руки Мао Цзэдун и местный крестьянин-уйгур Курбан-толом. Внушительные монументы «кормчему» в Китае отнюдь не редкость, есть такой и в Кашгаре (стоит на центральной площади), но они, как правило, воздвигнуты в период культа вождя. Небольшой памятник в городе Юйтянь установлен недавно. Администрация решила, вероятно, напомнить его жителям и приезжим об эпизоде 40-летней давности.
Курбан-толом на ишаке и верблюде добирался до Пекина почти целый год (360 дней), где его в торжественной обстановке принял председатель Мао. Синьцзянский аксакал подарил национальному лидеру привезенные лепешки, дыню и шелк, а тот, в свою очередь, распорядился выделить крестьянину два трактора. Несколько десятилетий назад встреча вождя с представителем трудового народа активно освещалась в национальных средствах массовой информации, но затем о ней как-то забыли. Во всяком случае люди среднего и старшего поколений, не говоря уже о молодежи, обычно затрудняются назвать год, когда произошло знаменательное событие.
Внимательно рассматривая памятник, я обратил внимание на постамент с вырезанными текстами на китайском и уйгурском языках. Воспроизведенный в камне автограф Мао Цзэдуна натолкнул на мысль, что это одно из его адресованных Лю Яцзы стихотворений, в котором упоминается Юйтянь; предположение тут же подтвердилось.
На заключительном этапе гражданской войны и вскоре после образования КНР, в апреле 1949 и октябре 1950 года, Мао Цзэдун дважды обменивался поэтическими произведениями с видным китайским интеллектуалом. В стихотворении «Почтенному Лю Яцзы» он писал:
О том, как в Кантоне сидели за чаем,
Я помню и помните вы,
Не вам ли стихи посвящались в Чунцине
Под сенью осенней листвы?
Прошло тридцать лет, тридцать первый проходит —
Я встретился с вами опять
И снова под шум опадающих листьев
Читаю поэта тетрадь…
Как скорбны и пасмурны ваши творенья!
Забудьте тревоги, мой друг,
И шире откройте печальные очи,
И вновь оглядитесь вокруг…
Не надо теперь говорить, что мелеют
Просторы куныминских вод.
Взгляните на рыбок!
В самом Фучуньцзяне
Таких не водилось красот!
К стихотворению «Ответ господину Лю Яцзы» Мао Цзэдун дал краткое пояснение: «В 1950 г. на концерте по случаю Национального праздника господин Лю Яцзы сочинил экспромт в стиле «Ваньсиша». Я ответил ему, воспользовавшись тем же размером стиха». В середине 50-х годов оно было опубликовано в Советском Союзе в переводе
Был сумрак ночной над моею страной.
В нем дьяволов рой забавлялся игрой.
Был нем и разрознен народ мой родной.
Но вот петухи возвестили рассвет,
И вот уже свет озарил нас дневной,
И житель прибрежный, степной и лесной
Явились на праздник семьею одной.
Где ж лучший источник для песен, поэт!
Нетрудно заметить, что слова о вышеуказанном городе отсутствуют в обоих текстах на русском языке. В действительности они опущены в переводе предпоследней строки второго стихотворения. Согласно оригиналу, «музыка звучит повсюду, есть она и в Юйтяне».
В середине 60-х годов прошлого века региону, как и всей стране, было уже не до веселья. Китай захлестнули волны вакханалии и насилия, безумия и мракобесия, получившие название «великая пролетарская культурная революция», или «десятилетие хаоса». Место закона и порядка в обществе уверенно занял бунт хунвэйбинов («красные охранники») и цзаофаней («бунтари»), инициированный и поддержанный группой Мао Цзэдуна; одна за другой следовали идеологические кампании.
Все это неистовство сопровождалось бесконечными массовыми судилищами и репрессиями, когда руководствовались не нормами права, а цитатами «кормчего» и наборами пропагандистских клише из газетных передовиц. Навешивание ярлыков, шельмование и расправы с политическими оппонентами стали обыденным явлением. Государство вдруг оказалось наводнено «контрреволюционерами» и «предателями», «реакционерами» и «спецагентами», «каппутистами» («идущие по капиталистическому пути развития») и «ревизионистами», «внутренними шпионами» и «штрейкбрехерами».
Одновременно, абсолютно игнорируя иные варианты решения социально-экономических и политических проблем, организаторы «культурной революции» выдумали и энергично эксплуатировали жупел «советской угрозы». К сожалению, китайским лидерам объективно подыграли руководители СССР, занявшие в ответ неоправданно жесткую позицию.
Страшный урон в те годы был нанесен многонациональной духовной культуре, яростной травле подверглись религиозные убеждения граждан. В Пекине, например, на стенах висели дацзыбао («газета больших иероглифов»), призывавшие к полной отмене мусульманских обычаев. Авторы одной из них требовали от властей: «Закрыть все мечети. Распустить мусульманские ассоциации. Отменить изучение и чтение Корана. Отменить браки на религиозной основе. Отменить обрезание». В другом таком плакате были изложены 10 пунктов программы по искоренению ислама, которая, в частности, предусматривала: «Немедленно отменить исламские организации в Китае. Муллы должны работать в трудовых лагерях. Традиционный мусульманский обряд погребения следует заменить кремацией. Отменить все мусульманские праздники».
В Синьцзяне хунвэйбины и цзаофани разрушили памятники культуры и искусства, глумились над национальными обычаями и традициями, оскверняли мечети, сжигали книги известных уйгурских, казахских и других писателей, разгромили Музей древних рукописей в Урумчи, многие экспонаты которого безвозвратно исчезли.
Знаменитая кашгарская мечеть Идках в годы «десятилетия хаоса» была закрыта, ее опустошили «красные охранники». Как писал в середине 80-х годов один из непосредственных участников и активистов «культурной революции» в регионе, мечети преобразовывались в «музеи классовой борьбы», а некоторые из них использовались как свинарники. О масштабах войны с культовыми сооружениями можно судить хотя бы по ситуации в Кашгаре. Согласно материалам китайских СМИ, в результате необузданного варварства и жестоких погромов там функционировали лишь 2 из 90 городских и 600 из 5000 районных мечетей.