Тайны войны

Корольков Юрий Михайлович

Выйдя из метро, Кюблер не поехал дальше трамваем. Решил пройтись. Здесь всего три остановки. Сегодня безопасно. С химмельфарта возвращаются многие. Кюблер ничем не отличается от других подгулявших мужчин.

Он, по обыкновению, вошел в улочку с другой стороны, прошел мимо калитки. Ничего подозрительного, можно идти ночевать.

* * *

В пятницу, как условились с Францем, Кюблер после работы, к шести часам, пришел на Егерштрассе.

«У грубого Готлиба» посетителей было меньше, чем в прошлый раз. Франц

поджидал его. Они встретились глазами, и Рудольф, пробираясь между посетителями, направился к его столику.

– Господа, прошу оставаться на месте! Проверка документов.

Кюблер оглянулся. В дверях словно из-под земли выросли два гестаповца. Они были в штатском. Но Кюблер безошибочно узнал в здоровяках агентов гестапо. Облава! Рванулся в уборную, там есть запасный выход. В дверях тоже стояли двое. Прикинулся пьяным.

– Довольно притворяться, парень! Не вовремя тебе приспичило. Предъяви документы.

В руках мелькнули вороненые браунинги. Ждали, сволочи!.. Франц перепугался не на шутку. Облегченно вздохнул только после того, как, предъявив документы, очутился на улице. Перешел на противоположный тротуар и оглянулся. Двое гестаповцев выводили Кюблера из ресторана. Он был в наручниках. Подошла машина, и его втолкнули в кузов. Машина такая же, как приходила за Францем.

Ощутив на запястьях металл наручников, Кюблер прежде всего попытался взять себя в руки. Как это все получилось? Не может быть, чтобы случайно. Выследили? Или кто-то выдал? Товарищи? Нет! Он верил в каждого, как в самого себя. Франц? Не может быть! Но все же кто-то донес. В душе колыхнулось отвратительное чувство подозрения. Кто из пяти предатель? Неужели он ошибся в людях и напоролся на провокатора? Это конец...

В гестапо, куда его привезли, Кюблера с улыбкой встретил оберштурмфюрер.

– Вот мы и встретились, господин Кюблер. Давненько не видались...

Подошел и с размаху ударил кулаком в лицо.

IV

Наконец-то судьба, казалось, улыбнулась Самуэлю Хору. Это было наградой за его долготерпение. Кажется, немцы сами начинают проявлять инициативу. Хорошее предзнаменование!

Началось с того, что Серано Суньеро, министр иностранных дел Франко, как бы мимоходом сказал ему:

– Не кажется ли вам, дорогой посол, что Британия в результате последних событий оказалась в затруднительном положении? Я говорю с вами как искренний друг Англии.

Они возвращались из дворца Прадо в окрестностях Мадрида. Франко давал частную аудиенцию послу с особыми поручениями. Втроем они беседовали в библиотеке каудильо. Встреча происходила днем, но горели электрические лампы. Естественный свет с трудом проникал сквозь узкие окна. На стенах висели портреты Гитлера и Муссолини с автографами и посвящениями. Это выглядело как демонстрация, поэтому признания в дружеских чувствах к Англии со стороны Франко и Суньера звучали не так уже искренне.

На слова министра Хор ответил уклончиво:

– Частные события еще не решают судьбы империи.

– Да, но подготовка к вторжению идет полным ходом. Уверены ли вы, что вам удастся отразить нападение? Потом эти ужасные воздушные налеты...

– У

нас достаточно сил, чтобы обеспечить свою безопасность. Наш остров – неприступная крепость.

– Мне хотелось бы обладать вашим оптимизмом, но... – Суньеро помедлил, чтобы произвести большее впечатление, достал портсигар, долго прикуривал. – Но скажу вам совершенно конфиденциально, господин Гитлер пригласил меня на коктейль в Лондон на пятнадцатое сентября. Я недавно побывал в Берлине.

Суньеро явно запугивал. Самуэль Хор это понял. Он продолжал играть:

– С таким же успехом я могу пригласить вас на порцию баварских сосисок в ресторане «Адлон» на Унтер-ден-Линден.

– Я говорю серьезно. Не лучше ли прекратить бессмысленную войну на западе? Мы должны это сделать во имя сохранения европейской цивилизации. Война на руку только большевикам.

Посол слукавил:

– Мы никогда не проявим инициативы. Традиционный британский престиж не позволяет нам унижаться перед противником. Называйте это англосакским упрямством.

Машина миновала пригород, пересекла Плац-де-Виторио с каменной колесницей посреди площади. Слева мелькнули вычурные башни главного почтамта. Почтамт напомнил Хору о почтовой открытке, стихах Горация. Может быть, здесь немецкий представитель ждал его посланца, который в тот час бродил у входа в почтовое отделение на Карабанчель Альто? Что, если произошло недоразумение?..

С мягкой настойчивостью Суньеро продолжал разговор, интересующий Хора:

– Мне трудно возражать вам. Возможно, здесь многое зависит от национального характера. Но можно же использовать третьих лиц? Переговоры для начала могут быть частными и ни к чему не обязывать.

– То есть?

– Кажется, мне надо быть до конца откровенным. Поверьте в мои искренние чувства. – Суньеро повернулся к послу, доверительно наклонился, на лице застыла обольстительная улыбка. – Вы знаете принца Гогенлоэ? Макс Гогенлоэ. Он женат на испанке. Мы считаем его почти испанцем. У него большие связи в Германии. Он как-то мне говорил, что не прочь бы встретиться с вами. Я уж забыл о нем. Сейчас, к случаю, вспомнил.

– Что ж, разумные предложения я готов выслушать. Но как это сделать?

– О, это не так уж сложно! Вы могли бы, например, случайно встретиться с принцем в Памплоне. Вы никогда там не бывали? В столице Наварры? Советую побывать. Вы увидите настоящую старую Испанию. Поезжайте на праздник святого Фермина. Бой быков, национальные танцы, богослужение... Принц Гогенлоэ также собирался поехать на праздник.

«Вот бестия! – подумал Хор о своем собеседнике. – У него уже все подготовлено».

– Хорошо, я приму ваше приглашение. Я люблю испанскую старину.

И вот Хор появился в Памплоне. Старинный городок был переполнен гостями. Каждое утро, на заре, мимо средневековой гостиницы с метровыми прохладными стенами, где поселился британский посол, к цирку приводили упиравшихся рыжих быков. До поздней ночи под окнами звучали гитары, серенады. С кастаньетами плясали жгучие, гибкие девушки. Их сопровождали загорелые, сурового вида мужчины. Наваррцы ходили в традиционных байну – красных беретах, отчего казалось, что тесные знойные улицы расцвечены яркими маками.