Тайны японского двора
Шрифт:
Проголодавшись во время бегства, молодые люди набросились на карту кушаний и вин.
— Принесите нам омар-провансаль, — сказал барон,
— Кроме того, жиго по-русски и спаржу, — заказала принцесса.
— И Клико, — добавил барон.
Завтрак прошел весело и беззаботно.
Барон и Хризанта чувствовали себя прекрасно.
К ним вернулось задорное настроение. Несмотря на все увещания, Хризанта то и дело выбегала на балкон, выходивший на угол улиц Кастнльон и Риволи.
После пережитых треволнений веселый шум колес
Колоссальная столица с такой массой новых для нее людей, новая обстановка в европейском отеле и наконец новое, полное очарований чувство молодой любви в совокупности открыли новые страницы жизни этой развитой и впечатлительной натуры.
Напрасно барон звал ее назад: Хризанта не могла оторваться от дивной панорамы Парижа.
— Милая, тебя могут заметить, — говорил он ей.
— Ничего… Здесь таки хорошо, — возражала она.
Подали кофе с ликерами и барон настоял на том, чтоб Хризанта вернулась.
Она нехотя, медленным шагом, задумчиво глядя куда-то вдаль, села на свое место.
— О чем ты думаешь? — ласково спросил барон.
— Обо всем, — нехотя ответила Хризанта.
— Ты так неосторожна, дорогая. Не забудь, что нас теперь, наверно, разыскивают. По крайней мере, я в этом убежден, а потому назвался у консьержа гофратом Рейницем, а тебя записал испанкой Клейо де-Барселон. Запомни это имя.
Принцесса улыбнулась.
— Знаешь, дорогой, я так счастлива, что даже не грущу о смерти моего бедного брата. Ведь это, в сущности, нехорошо, как ты думаешь?
— Это доказывает, что ты действительно любишь. Ах, дорогая, если женщина действительно любит, то готова для предмета своей любви забыть все на свете. Мнение родных, общественное мнение, привычки, родина — все это отступает на второй план, а на первом красуется кумир, которому она поклоняется. Но таких женщин так мало, что и любовь в высоком значений этого слова стала редким исключением.
— Я тебя люблю именно так, как ты говоришь. Я только теперь понимаю, что есть любовь и любовь. Только такое самоотвержение может создать то полное счастье, каким теперь я наслаждаюсь, когда каждая фибра души моей имеет только одно желание — видеть и слушать тебя, твой ласковый голос, быть так близко возле тебя…
Хризанта подошла к барону и, положив руку на плечо его, ласково и любовно смотрела ему в глаза.
— Я так счастлива, что не думаю, чтобы судьбе угодно было продлить надолго это неземное очарование.
— Зачем такие мрачные мысли? — возразил барон.
— Я сама не знаю, почему мне в голову приходят такие мысли, но только мать всегда говорила, что счастью на земле уделяются часы, а несчастью — годы.
— Это, положим, верно. Но нам не следует сокращать эти часы счастья мыслью о возможном несчастье. Мысль о несчастье уже заставляет человека чувствовать себя подавленным, прибавляя к любви горькую отраву. Чему быть — того не миновать, дорогая!
— Чем же я так неосторожна? — спросила Хризанта.
— А как же! Разве это благоразумно, выходить на открытый балкон, когда, по всей вероятности, тебя все-таки ищут. Один неосторожный шаг — и мы очутимся перед массой всевозможных осложнений.
Барон, прижав к себе Хризанту, продолжал:
— А вдруг тебя заметят японские шпионы, которых здесь в Париже такая масса?
— Ты прав, я буду осторожнее, — ответила принцесса.
— Меня преследует одна мысль.
— Какая?
— Что, если ваш посол поручил агентам похитить тебя?
— Меня?
Хризанта рассмеялась.
— Ну, не говори… Относительно администрации Парижа я спокоен, и хотя сам немец, но с глубоким уважением отношусь к jus ho-minis современного французского республиканского режима.
— При чем тут республиканский режим? — удивленно спросила Хризанта.
— Тут не Япония; тут нет произвола токийской полиции, которая, здорово живешь, забирает любого иностранца, сажает его в тюрьму, и если об этом не узнает консул или посланник иностранной державы, его подвергает всяческим мучениям, а то доводит до самоубийства,
— Ты меня пугаешь. Зачем меня станут убивать?
— Я этого не думаю, но просто боюсь подвохов со стороны вашего посла.
Послышался стук в дверь.
Вошел метрдотель.
— Мосье, не знаете ли вы случайно барона фон-дер-Шаффгаузена?
— По какому праву вы ко мне врываетесь с такими глупыми вопросами? — резко оборвал его барон.
— Простите, но тут сейчас получены два письма и оба адресованы на занимаемый вами номер.
— Какое мне дело до разных писем! Прошу оставить нас в покое, — чуть ли не закричал барон, указывая жестом на
Метрдотель сконфуженно удалился.
— Хризанта, ты видишь, наше убежище уже открыто, — мрачно сказал барон.
— Что же нам делать?
Барон позвонил.
— Спросите у консьержа, от кого в наш, двадцать седьмой, номер приносили письма, — обратился барон к вошедшему лакею.
Хризанта не спускала глаз с барона. Она следила за каждым его движением.
Лакей ушел и тотчас вернулся.
— Письма принес какой-то господин, подъезжавший в посольском экипаже, как кажется, японского посольства, — доложил лакей.
— Где он? Уехал?
— Нет, мосье, он ждет на площадке и беседует с метрдотелем.
— Попросите этого господина зайти ко мне в номер, — промолвил барон, вставая со своего места.
Лакей ушел.
— Хризанта, спрячься за драпировку, — сказал барон, указывая на отделенную от номера часть комнаты, за которой скрывалась кровать.
Хризанта безмолвно повиновалась.
— Войдите, — сказал барон, услышав легкий стук в дверь.
Вошел секретарь японского посольства.
— Чем могу служить? — указывая на кресло, спросил барон.