Тайные милости. 17 левых сапог

Михальский Вацлав Вацлавович

Георгий плотно прикрыл за собой легкую фанерную дверь, накинул крючок, извинился смущенно, что пришел с пустыми руками.

– Что вы, – улыбнулась она в темноте, – ничего и не надо.

Георгий отметил, что она снова назвала его на «вы», и это взволновало его как-то особенно, он почувствовал свою власть над ней. И теперь уже больше не думал ни о бабе Мише, ни о своей жене, ни о Марьяне, теперь он жил и дышал одной Катей, и ему было покойно и радостно с ней. И не было нужды в словах, и он впервые понял всей кожей, что называется, почувствовал на своей шкуре правоту

того, что сказал, что любовь – самая молчаливая из страстей человеческих.

Однако к полуночи Георгий поймал себя на том, что думает о Новом водоводе, и подивился, какая все-таки удивительная скотина человек: только что ничего на свете не было ему нужней и желанней Кати, а вот уже пошли мыслишки вразброд по проторенным будничным колеям и дорожкам…

– О чем ты думаешь? – тотчас спросила Катя.

– Стыдно сказать, но о работе, – искренне отвечал Георгий, – о строительстве Нового водовода. Ты, может, слышала?

– Нет, а что это?

– В городе плохо с водой, вот и тянут новую нитку водовода, надеются, что это решит все проблемы. Ладно, давай-ка лучше поговорим о чем-нибудь другом, – криво усмехнулся Георгий, – а то у нас с тобой разговор, как в производственном романе.

– О чем? – Катя принужденно засмеялась. – Ну о чем?!

– Море такое тихое, – сказал Георгий после паузы, – и от твоего домика такая прелестная лунная дорожка.

– Красиво, – согласилась Катя, – но иногда по ночам страшно. Кто здесь только не шляется…

Она сказала это так буднично, так просто, что Георгий вдруг остро почувствовал, какая у Кати тяжелая, никем не защищенная жизнь.

– Ну, если что, ты мне скажи, – проговорил он неуверенно, – здесь и милиция рядом, наведем порядок…

– Тебе пора, – ласково сказала Катя, целуя его в плечо.

– Пора.

Уходить ему не хотелось, и он лежал на спине, молча уставившись в оклеенный газетами потолок хибарки, перебирая ленивыми пальцами мягкие Катины волосы, гладя ее лицо. Лежал и думал, как он сейчас поднимется и уйдет восвояси, а она останется наедине с этой ночью, за легкой фанерной дверью, сорвать которую не стоит труда любому.

– А садик очень хороший, – взглянув на спящего в кроватке сына, сказала Катя, – и как вам удалось его туда устроить?!

Георгий промолчал. Видимо, она не вполне осознавала его возможности, и он не стал ей их объяснять.

– Ты мне звони, – сказал он на прощанье. – Когда позвонишь?

– Когда скажешь.

– Позвони в понедельник, во второй половине дня. Хорошо?

– Хорошо.

Они поцеловались в дверях мазанки, и Георгий шагнул на волю – легкий, обновленный, победительный, доброжелательный ко всему окружающему его миру. И пошел берегом моря у самой кромки ласкового наката, у тихо шипящих песком, почти плоских приливных волн. Отойдя на приличное расстояние от домика, он присел на корточки, умылся морской водой – на всякий случай, чтобы смыть Катин запах, – вытерся носовым платком и мимо сидящей на перевернутой лодке парочки стал подниматься на железнодорожную насыпь, за которой лежал засыпающий в этот полуночный час город.

Поднявшись

на насыпь, к рубиновому огню семафора, он вдруг обнаружил, что забыл у Кати портфель. «А что в портфеле? Кажется, ничего нужного. Тогда пусть остается у нее до понедельника. А если спросит Надя, скажу, что забыл на работе. Хорошая примета, – порадовался Георгий, – значит, я еще вернусь к ней!»

По дороге домой он уже в который раз размышлял на свежую голову, почему Калабухов выбрал себе в преемники именно его? В чем тут дело – только в одной доброй воле и личной симпатии… или есть еще какие-то неведомые ему подводные течения? Дело, видно, решенное, вон уже и Толстяк прибежал услужить с шубкой для Надежды Михайловны. До чего скрытный человек шеф – молодец! И ему, Георгию, надо бы учиться быть таким же – молчанье золото, а даже и золотое слово – серебро.

Надежда Михайловна еще не ложилась, пила чай на кухне. Георгий приготовился к бою местного значения, а жена встретила его улыбкой:

– Ну, как отпраздновали?

– Нормально. Приветы тебе передавали старики! – бодро соврал Георгий.

– На что мне их приветы, – улавливая фальшь в его голосе, усмехнулась Надежда Михайловна, – слава богу, каждый день видимся.

– Ну и что ж, – не сдавался Георгий, – хоть и видитесь, а они все равно передавали. Привет со дня рождения – особый привет!

– Спасибо, – добродушно буркнула Надежда Михайловна…

А Георгию показалось, что она что-то заподозрила, и он поспешил сказать:

– Да, если тебя интересует лисья шубка, позвони Толстяку, он сделает.

– Лисья?! – Глаза Надежды Михайловны испуганно вспыхнули молодым светом. – Наверное, очень дорого…

– Толстяк говорит – по-божески. Шубка индийская и какая-то уцененная, контейнер попал в аварию, вот их и пускают в оборот. Но там все нормально, не думай, что это какая-нибудь рвань…

– Понятно, – обрадовалась Надежда Михайловна. – Чайку не выпьешь?

– Выпью, – с готовностью согласился Георгий и сел за стол.

– А у тебя аппетит – как будто не со дня рождения, а с пахоты, – посмеялась Надежда Михайловна, глядя, как уминает он за обе щеки хлеб с маслом.

– Но ты же знаешь, чем они кормят: капуста – сало, сало – капуста, – парировал Георгий.

И, кажется, она поверила, что он проголодался в гостях у бабы Миши и бабы Маши. Да простят ему старики ложь во спасение! Еще бы ей не поверить, когда все мысли заняты теперь шубкой.

– Ой, Жора, лучше бы ты утром про нее сказал! – вырвалось у Надежды Михайловны. – Спать не буду.

XVI

Не первый год слышали горожане: «Вот вступит в строй Новый водовод, и тогда не то что на втором, а даже на пятом этаже будет в домах вода!» Дело это волновало многих – некоторые любили мыться в ваннах, некоторые мечтали поменяться на другой город, а кому из другого города нужна квартира без воды? Словом, «вопрос стоял так остро», что им занимались многие организации области, одних только крупных начальников было подключено к трубе Нового водовода не меньше двадцати номенклатурных единиц.