Тайные тропы (илл. С. Бродского)
Шрифт:
– Ты что же не здороваешься со мной? – Пелагея Стратоновна притянула мальчика к себе и несколько раз поцеловала его взлохмаченную головку.
– Пойдем, – сказала она, – Денис Макарович ждет.
Шагая рядом с Пелагеей Стратоновной, Игорек оживленно рассказывал новости, которые он услышал на рынке. Женщина молча кивала головой, но не вдумывалась в слова мальчика: она была занята своими мыслями.
– И чего я жду? Сегодня же поговорю с Денисом, – проговорила она вслух.
Игорек остановился, удивленный:
– Что вы оказали, тетя
– Я? – смутилась женщина. – Я говорю, что вот мы и пришли.
3
Светало. Легкий ветерок шевелил макушки деревьев. Лесная чаща, еще окутанная ночной мглой, медленно, как бы нехотя, расставалась со сладкой дремой.
Над озером таяло голубоватое облачко тумана, а на вершинах могучих сосен, гордо раскинувших свои шатры, уже заиграли первые лучи солнца. Всюду стоял приторный аромат папоротника, мха, прели, перестоявшихся грибов.
Где-то за озером закричала иволга, закричала громко, тревожно.
Иннокентий Степанович Кривовяз вздрогнул и очнулся от забытья.
– Фу, черт! – с досадой выругался он. – Неужели уснул?
Машинально застегнув кожанку, Кривовяз встал с замшелого пня и оглянулся.
– Нехорошо! – с укоризной в голосе сказал он, как бы осуждая родившийся день за его золотистую россыпь лучей, за ясную синь неба и крики иволги.
Иннокентий Степанович был недоволен тем, что утро застало его врасплох. Всю ночь бодрствовать, бороться с дремотой – и перед самым рассветом уснуть! Кривовяз передернул плечами от холода, засосал с раздражением трубку и вдруг заметил, что чубук ее еще тепловат. Это успокоило и даже развеселило его – значит, он только задремал, может быть какие-нибудь десять минут и спал-то.
Он распалил трубку, с наслаждением затянулся и почувствовал едва уловимое опьянение не то от табака, не то от чистой утренней свежести. Пройдясь несколько раз твердо и крупно по поляне от пня до ближайшего куста и обратно, он окончательно вышел из полусонного состояния.
Холодок вызывал легкий озноб. Кривовяз подошел к костру и протянул руки к теплу. Костер еще горел, огонь лениво долизывал поленья.
Кривовяз долго, с доброй улыбкой наблюдал за спящими партизанами, вслушиваясь в их ровное, спокойное дыхание.
Легкий дымок от костра поднимался над поляной, вился к небу тонкой, ровной струйкой. День ожидался хороший. Это было кстати. Впереди лежало еще много километров пути – без дорог, без троп. Группа партизан во главе с Кривовязом после тяжелого двухдневного боя уже третьи сутки пробивалась лесами к стоянке бригады. Солнце вставало над лесом – по-осеннему ясное, но не горячее. Пора было поднимать ребят.
– Сашутка! – громко окликнул он своего ординарца. – Как дела с рыбой!
Разбуженные окриком партизаны поднимались, жмурили ослепленные светом глаза и молча принимались складывать свои нехитрые походные постели: плащ-палатки, маскхалаты, пальто, шинели, стеганые ватники.
Из-за кустов показалась голова Сашутки. Он лукаво
– Одну минутку, товарищ комбриг!
И действительно, не больше как через минуту он вышел из зарослей, держа в руках четыре шомпола с густо нанизанными на них карасями, зажаренными на огне костра.
Вытянув вперед шомполы, Сашутка направился к Кривовязу. Ходил он быстро, мелкими шажками, вперевалочку, носками внутрь. Небольшого роста, широкий в плечах, он напоминал медвежонка. Ему было уже под тридцать, но льняные вьющиеся волосы и открытые васильковые глаза придавали его лицу ребячье выражение. С первого взгляда Сашутка казался подростком. Все в бригаде, по почину Кривовяза, звали его просто по имени, а Александром Даниловичем Мухортовым он числился только в списках партизан.
До войны Сашутка возил на «эмке» секретаря райкома партии Кривовяза. Вместе с ним ушел в лес и уже более двух лет был его бессменным ординарцем. Сашутка сопровождал своего командира всюду, куда бросала их суровая война. Бывали дни, когда они расставались: Сашутка, хорошо знавший здешние места, ходил в разведку. Но случалось это редко.
– Как рыбка на вид? – спросил с лукавой улыбкой ординарец и положил шомполы на специально настланную хвою, поодаль от костра.
Караси издавали приятный запах, возбуждавший аппетит.
– Попробуем – тогда скажем, – ответил Кривовяз и опустился на траву.
Партизаны последовали примеру своего командира. Из вещевых мешков и противогазовых сумок извлекались сухари, черствые ржаные лепешки, недоеденная накануне печеная картошка.
– Про ребят не забыл? Оставил? – спросил Кривовяз.
– Оставил, – ответил Сашутка.
Речь шла о партизанах, несших круговую дозорную службу.
Ели молча.
Солнце поднималось все выше. Желтеющие листья звенели от легкого ветерка. Едва уловимая прохлада тянулась с озера.
Кривовяз поднялся с травы и, вынув из кармана трубку, стал набивать ее табаком.
– Что ж, будем собираться, хлопцы, – сказал он, ни к кому не обращаясь. – Погостили, пора домой…
Иннокентий Степанович нагнулся к костру, чтобы раскурить трубку, но, не дотянувшись до него, замер. Казалось, что кто-то бежит по лесу. Кривовяз поднял голову. Теперь ясно доносились топот ног и треск сухого валежника. Видимо, человек бежал торопливо, не разбирая дороги.
Через секунду из чащи выскочил самый молодой из бойцов бригады. Он был встревожен, задыхался.
– Товарищ командир, происшествие! – боец глотнул воздуха. – Зюкин-старший утек!
Кривовяз вздрогнул.
– Что?! – не то спросил, не то прокричал он со злостью.
– Ночью… Когда шли болотом, – пытался объяснить партизан. – Стреляли, да разве в такую темь попадешь!
Кулаки у Иннокентия Степановича сжались, косточки пальцев побелели от напряжения.
– Ротозеи! Шляпы!.. – он выругался зло, грубо. – Кого упустили!.. Эх!..
Партизан рассказал, что Зюкина искали до утра, но не нашли.