Тайные тропы

Брянцев Георгий Михайлович

— Дядюшка, дорогой… У меня к тебе большое дело. Я считаю тебя своим человеком, а поэтому обращаюсь с просьбой, — неожиданно проговорил Рудольф. — От тебя зависит мое будущее…

— О чем идет речь, мне не совсем ясно, — сказал Вагнер.

Беспокойные глаза Рудольфа бегали с одного предмета на другой. Он задержал взгляд на дяде, потом перевел его на стоящий около камина заветный чемодан, несколько мгновений смотрел на него, шумно вздохнул, будто сбросил с плеч какую-то тяжесть, и торопливо заговорил вновь:

— Прошу тебя держать

этот разговор в строжайшем секрете… Ты видишь этот чемодан? — Рудольф встал с кресла, подошел к камину и, взявшись за прочную металлическую ручку, поднял чемодан. — В нем больше двадцати килограммов, — усмехнувшись, проговорил он. — Было бы лучше, если бы он весил еще больше… От него зависит не только мое, но и твое будущее. Ты одинок. Кроме меня, у тебя никого нет. Чем ты живешь?

— Видами на будущее, — спокойно ответил старик. Рудольф нервно расхохотался:

— На какое будущее?

— За плохим всегда следует хорошее, как за ночью — день, как за бурей — хорошая погода…

— Ты все философствуешь и не учитываешь, что при любом будущем нужны деньги. Без них немыслимо никакое будущее. Смотри сюда… — Рудольф опустился на колени, открыл маленьким ключом чемодан и осторожно поднял крышку. — Смотри, смотри… Я бы не доверил этого отцу, а тебе доверяю. Только тебе.

В чемодане было золото: самородки, слитки, монеты разных достоинств, кольца, броши, браслеты, табакерки, портсигары, ложки, футляры от часов…

— И что же ты хочешь от меня? — спросил Вагнер.

— Чтобы ты сохранил это все, — произнес шопотом Рудольф. — Я не могу никому этого доверить. И возить с собой нельзя: война еще не кончилась.

— Хорошо. Закрой, — сказал Вагнер после некоторого раздумья.

— Ведь я не знаю, где окажусь в момент развязки… Я хотел бежать за границу, но Риббентроп запретил. Из-за золота я могу погубить себя.

— Хорошо. Закрой! — повторил старик с раздражением.

Ужинали в этот вечер обитатели дома врозь: Вагнер — с племянником, Ожогин — с Грязновым, Абих — с Ризаматовым. После ужина пришел неизвестный и предложил Никите Родионовичу и Андрею следовать за ним в гестапо.

Перед входом в гестапо Ожогин и Грязнов едва не столкнулись лицом к лицу с Моллером. Не обратив на них внимания или не заметив их, хозяин гостиницы быстрой походкой пересек улицу.

— Сволочь! — шепнул Андрей.

— Да, видимо, прав Абих, — сказал Никита Родионович.

Принимал их тот самый майор Фохт, который когда-то вызывал Вагнера и беседовал с ним по поводу вселения к нему Ожогина и Грязнова.

В кабинете плавали голубоватые клубы табачного дыма, и можно было предположить, что незадолго до прихода друзей здесь находилось по меньшей мере человек десять: большая пепельница была полна окурков.

— Прошу садиться, — сказал, улыбаясь, майор. — Меня, конечно, вы не знаете, но мне вы известны. Рад познакомиться! Рассказывайте, как вам живется у этой старой лисы Вагнера.

Друзья насторожились. Они не рассчитывали, что

разговор начнется именно с этого.

— Жалоб у нас пока нет, — поторопился ответить Ожогин.

— Не мешает он вам?

— Нисколько. Он, кажется, побаивается нас, а потому очень предупредителен и услужлив.

Майор вновь улыбнулся:

— Попробовал бы он быть другим… Но, кроме вас, у него, как мне известно, появились еще квартиранты?

— Один был до нас, а второй поселился недавно, в наше отсутствие, — ответил Ожогин, хорошо понимая, что скрыть факт проживания в доме Абиха невозможно.

Играя большим шестигранным карандашом и пытаясь удержать его на кончике своего пальца, гестаповец продолжал:

— Знаю. Знаю обоих… Первый меня не беспокоит.

— Он участник нашей группы, — твердо сказал Ожогин.

— Ах, вот даже как! Замечательно… Я забыл, кто он по национальности?

— Узбек.

— Да-да, узбек. Совершенно верно… Военнопленный. Рудольф Вагнер говорил о нем. А как вы смотрите на второго? — Фохт сощурил глаза.

Ожогин пожал плечами:

— Трудно судить о человеке, которого так мало знаешь. Но он, по-моему, настоящий немец.

— В это понятие можно вложить очень многое, — заметил майор. — Мне хочется знать, чем дышит этот Гуго Абих.

Никита Родионович усмехнулся:

— Как и все мы: воздухом.

Улыбка на лице майора потухла, и холодные глаза на несколько секунд задержались на Ожогине.

— Это в прямом смысле, — сухо, но вежливо проговорил он. — Пока есть возможность, пусть себе дышит. Меня интересует его настроение.

— Если бы кто-либо из нас троих заметил в поведении Абиха или Вагнера что-нибудь подозрительное, то могу вас заверить, что не больше как через полчаса об этом знал бы господин Юргенс.

Видимо, ответ и тон, которым говорил Ожогин, понравились гестаповцу.

— Иначе и быть не может, — сказал он. — Господин Юргенс вами доволен, но я лично от себя прошу вас быть повнимательнее и хорошенько посматривать за Абихом.

Ожогин склонил голову в знак согласия.

— Вы должны понимать, — мягко продолжал Фохт, — что соседство с неблагонадежными людьми может навредить и вам, а в этом ни вы, ни я, ни Юргенс не заинтересованы. Собственно, по этому поводу я и решил с вамп побеседовать. Он, этот Абих, не догадывается, кто вы в самом деле?

— Не думаю, — ответил Никита Родионович. — Вот только сегодняшний вызов даст повод для размышлений.

— Это ерунда! — заметил майор. — Вы можете сказать, что мы интересовались вашим прошлым.

Ожогин кивнул головой.

— Еще раз прошу быть повнимательнее с Абихом и о чем-либо подозрительном в его поведении тотчас поставить меня в известность. — Майор встал.

Когда Ожогин и Грязнов спускались со второго этажа, им вновь попался навстречу весь залепленный снегом Моллер. Он, видимо, торопился, так как не остановился даже поговорить и лишь, шутливо погрозив пальцем, сказал: