Тайный агент императора. Чернышев против Наполеона
Шрифт:
Желчный и резкий Шарль Алькье, несмотря на свое происхождение сохранивший революционные замашки и готовый казнить налево и направо, произвел на Чернышева гнетущее впечатление. У него дурно сложилась семейная жизнь в бытность его посланником в Неаполе. В Стокгольм он переехал с незаконной женой, чего пуритане-шведы не могли ему простить, и он не мог появляться в светском обществе даже в этой, как ему казалось, захолустной и провинциальной державе. Потому Алькье мстил шведам грубостью, полным отсутствием такта, что, естественно, перенес и на наследного принца. О нем и о шведах он с присущей ему надменностью говорил: «Два сапога пара. Шведы — те же гасконцы: легкомысленны
Однако даже этому недоброжелателю нельзя было отказать в серьезном понимании того, в какой беде находилась теперь Швеция, которую Франция вынуждала прекратить торговлю с Великобританией. Склады, говорил Алькье, завалены железной рудой, которая здесь издавна — главный источник дохода. Ограничена рыбная ловля — недостает соли и нельзя улов продать. Вряд ли в таких условиях страна сумеет продержаться даже самое короткое время.
Так, ссылаясь на Алькье, Чернышев сообщил Наполеону то, о чем просил его Бсрнадот и что, естественно, содержалось в его же скомканном письме.
— Швеция уже принесла мне зла больше, чем все пять вражеских коалиций, с которыми я, как вы знаете, успешно справился, — снова начал ходить взад-вперед император. — Но она меня водит за нос. А теперь, когда у трона оказался этот ловкий и хитрый себялюбец Бсрнадот, он нагло будет мне врать, что делает все, что положено верному союзнику, а сам станет по-прежнему принимать в своих портах английские суда. Что, Швеция одна, что ли, хочет служить складом, откуда английские товары могут найти свободный доступ на континент? Ну нет! Если бы даже появился новый Карл Двенадцатый и стал лагерем здесь, в Париже, на высотах Монмартра, он не добился бы от меня ни малейшего снисхождения!
Наполеон подошел к столу и бросился в кресло. Взгляд его несколько размягчился, складка, образовавшаяся на переносице, разошлась.
— Снисхождение, — как-то вполголоса повторил он слово, задержавшееся в его голове. — Все его ждут от меня, этого снисхождения! А снисхождение — это одолжение, которое я не должен и не имею права никому оказывать. Вот недавно здесь, в Тюильри, я говорил с наследной шведской принцессой, направлявшейся в Стокгольм. Вы, кстати, не встретили ее на своем пути?
— Я имел удовольствие, ваше величество, приветствовать принцессу в первом же шведском городе, куда она прибыла и где в ее честь был дан замечательный праздник. Милая и очаровательная женщина, она была в восторге. — Чернышев ловко и со смыслом построил свой ответ, желая, чтобы Наполеон сказал чуть больше, чем он уже успел сделать.
— Для меня, полковник, не может существовать просто милых и очаровательных женщин, когда речь идет о важных государственных делах. Это не прием, не бал, где я иногда говорю комплименты. Вы тому свидетель — даже на торжественных приемах для меня порою не существует дам просто приятных, а есть женщины, которые умеют быть верными своим мужьям, вести семью и рожать детей. Да, это мой идеал женщины и жены.
Нет, ничем не выдал он себя — ни сентиментальностью, ни умилением по отношению к той, что была когда-то предметом его страсти. А существовала ли тогда страсть, и вообще характерно ли было подобное чувство для него, человека холодного рассудка?
Как говорили в Париже, влечение к женщине у Наполеона вызывалось в большинстве случаев не физической чувственностью, а чувственностью скорее рассудочной. И часто случалось так, что, когда женщина находилась рядом, прихоть его исчезала. Чаше всего его голова, в которой только и могло возникнуть влечение и желание близости, оказывалась в этот момент целиком занятой делами, и все, что отвлекало от работы мысли, раздражало
Однажды в театре, когда он смотрел на сцену, ему вдруг показалось, что одна из танцовщиц произвела на него впечатление. Он велел привезти ее к себе. После театра он, однако, засел за письменный стол и погрузился в ворох неотложных бумаг. Камердинер Констан уже не однажды появлялся в дверях, осторожно покашливая, подавая сигнал императору о том, что актриса ждет, она уже приготовилась. Наконец император оторвался от дел, взглянул на верного слугу и спросил, в чем дело. Тот ответил, что приглашенная уже в постели.
— Пусть одевается и уходит! — резко бросил император и вновь окунулся в работу. — У меня много дел.
Впрочем, мы уже касались этой деликатной темы, когда говорили о любви Наполеона к Валевской. Здесь же речь о самой, может быть, первой женщине, которая могла бы стать его женой, когда он был еще никакой не император, а всего-навсего молодой провинциальный генерал. Окажись в свое время Дезире Клари рядом с ним в Париже, согрей его одинокую душу, они бы, вероятнее всего, стали бы мужем и женой. Но вышло, как мы знаем, по-другому. И то, что она, Дезире, в глубине души называла любовью и хранила где-то глубоко в душе, для него давно перестало существовать, поскольку потеряло смысл. И ныне та, которую он когда-то называл своей Евгенией, стала для него маленьким мостиком, через который его мысль могла быть переброшена к тому, кого он хотел заставить служить собственной воле, своим требованиям и расчетам.
— Я предсказывал наследному принцу все неприятности, которые он встретит и которые ему предстоят в будущем, если он не окажется тверд и решителен, — вновь вернулся к разговору Наполеон. — Мне сообщают, в том числе и Алькье, что закрыть все порты мешают шведские законы.
— Совершенно верно. — вставил Чернышев. — Торговля — частное дело. И так же, как частная собственность, она находится под зашитой конституции этой страны.
— Ах, конституция не позволяет! — вскочил на ноги император. — Тогда пусть Бернадот отменит эту самую конституцию, которая мешает ему выполнять мои законы. Так я сказал и принцессе, чтобы она передала мои слова его новоявленному высочеству. Не стоит и царствовать, заявил я, если руки не свободны и если обстоятельства вынуждают быть рабом своевольного народа, сознание которого исполнено хитрости. Разве Франция не страдает от последствий континентальной блокады? Или ваша Россия? Всем надо терпеть. Только так мы сломим Англию. Эти же северные гасконцы во главе с новым их вождем, гасконцем южным, хотят быть умнее всех. И вы, граф, напрасно пытаетесь вызвать во мне снисхождение. Я его, кстати, уже оказал, выдав Бернадоту миллион и обещав еще помощь. Однако — с условием: или он перестанет юлить, или я сам вынужден буду силой захлопнуть шведское побережье для английских судов.
Наполеон опять подошел к камину и пнул сапогом в задымившуюся головешку.
— Позволю себе заметить, ваше величество, — воспользовался паузой Чернышев, — проезжая через север Германии, я узнал о присоединении ганзейских городов к французской империи и об объявлении на новый, восемьсот одиннадцатый год набора рекрутов. Меж тем вы, ваше величество, уполномочили меня при моем отъезде в Петербург уверить моего императора, что конскрипции в новом году не намечается.
— В самом деле, — ничуть не смутился Наполеон, — я не хотел призывать новобранцев. Но, потеряв много солдат в Испании, обязан был пополнить убыль. И — не более того. Корпусу Даву, что взял под охрану от англичан северное немецкое побережье, из пополнения не перепадет ни одного новобранца.