Тайный брак

Холт Виктория

Присутствие Оуэна при моем дворе действительно скрашивало мои дни. Он оставался таким же внимательным и отзывчивым, как прежде, вполне понимая причину моего беспокойства и настроения. Маленький Генрих быстро привык к нему и полюбил.

Меня же Генрих окончательно признал: между нами, как мне казалось, протянулась та особая, неразделимая связь, что существует между матерью и ребенком еще до его рождения, и нет силы, чтобы разорвать ее, что бы между ними потом ни происходило. У меня

с моей собственной матерью, которую я успела возненавидеть, тоже, несомненно, существовала подобная связь.

Однако лишь в детской я свободно общалась с ребенком, бывала с ним наедине. В саду, где мне так хотелось поиграть с ним вдвоем под деревьями, он всегда находился под неусыпным присмотром стражи, как и полагалось, — ведь он стал уже королем.

Я старалась подольше задерживать Оуэна Тюдора возле себя, беседуя с ним. По-прежнему мне нравился его акцент, но, главное, этот человек приятно отличался от многих других. Может быть, потому, что не был чистокровным англичанином. Несомненно, он в свое время нравился и моему Генриху, иначе тот не присвоил бы ему титул личного оруженосца. Впрочем, Тюдор получил его за храбрость, проявленную в битве при Азенкуре.

Не признаваясь самой себе, я отчетливо понимала, какими бесплотными и зыбкими становились мои воспоминания о Генрихе, отдалялись от меня. Меня уже так не охватывала скорбь. Да, он был добрым супругом; мы переживали чудесные, незабываемые минуты близости, мы воистину любили друг друга. Однако — и со временем я начала понимать это все яснее — он стал для меня в большей степени легендарной, нежели реальной личностью: полководцем, солдатом, великим королем… И вполне земным также… но все же… все же…

Позднее я слышала нечто подобное и от других людей… От многих. Говорили, что самим Господом предназначен он в короли; что его беспутная юность прекрасно оттеняла то, чем он сделался потом, — и в этом тоже видели предначертание свыше… Его идеализировали, возводили в божество, и я вместе со всеми преклонялась перед ним. Но настоящая ли это любовь?

Нужно сказать, подобные мысли посещали меня не часто. Больше всего я думала сейчас не о свершившейся уже потере, а о с неизбежностью грядущей — о моем сыне.

Что касается Оуэна Тюдора, то, как я уже упоминала, беседы с ним все больше привлекали меня, и я старалась видеть его чаще.

Однажды, зайдя в небольшую комнату, где он обычно вел денежные дела и подсчеты, я застала его одного. Он немедленно встал и почтительно поклонился.

— Сядьте, Оуэн Тюдор, — сказала я.

Я тоже села возле его стола, и некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Я заговорила первой:

— Скажите откровенно, не мучительно ли для вас, бывалого воина, заниматься

этими утомительными бумажными делами?

— Мне нравится здесь, миледи, — ответил он коротко.

— Возможно, вы… так же, как и я… устали от войн?

— Для меня те дни незабываемы, миледи. Рядом с великим королем.

— Они принесли унижение и позор моей стране, — сказала я.

— Они принесли победу воинам нашего короля, вашего супруга.

— Триумф одной страны влечет горечь и боль для другой.

— Это так, миледи.

— Значит, вы не хотели бы вернуться в армию, чтобы снова сражаться с противником?

— Я много воевал, миледи. Мой король умер. Я служил самому великому и не хотел бы служить другим. С ним никто не сравнится.

— Тогда оставайтесь, — сказала я. — Возможно, когда-нибудь в будущем вы пойдете в бой рядом с новым королем — так же, как ходили с его отцом.

— Кто может знать, миледи.

— Думаю, мой супруг-король желал бы этого. Ведь он высоко ценил вас, не так ли?

— Он оказывал мне этим честь.

— Разве вы не отличились рядом с ним в битве при Азенкуре?

— Быть с ним рядом — что может быть почетней?

— Он упоминал ваше имя.

— И он изволил наградить меня. Титул личного оруженосца — что могло быть выше в ту пору? Некоторые считали, я слишком молод для подобного звания и должности, но король говорил, что качества человека важнее количества прожитых лет… О, это воистину великий король, миледи. Таких уже не будет! Уверен в этом… Никогда не забыть мне тот день, когда он спас жизнь своему брату.

— Брату? — переспросила я. — Король никогда не рассказывал мне. Какому брату?

— Герцогу Глостеру, миледи. Я находился тогда поблизости и видел все своими глазами. Еще немного, и Глостеру пришел бы конец. Отрядом противника командовал герцог Алансон. Он и поразил Глостера мечом. Тот свалился на землю, и его непременно бы убили, не поспеши к нему король Генрих. Рискуя собственной жизнью, он выбил меч из рук Алансона и отразил атаку его стражи.

— Представляю, как Глостер благодарил Генриха! — сказала я.

Оуэн промолчал, и я озадаченно спросила:

— Разве не так?

— Горделивому человеку бывает трудно признаться, что он кому-то обязан. У него это вызывает неприязнь.

Так сказал Оуэн.

— Но ведь речь шла о спасении жизни! — воскликнула я.

— Тем более. За такое трудно отблагодарить, но легко возненавидеть.

От дальнейшего разговора мой собеседник уклонился. Он был умен и куда более сметлив, чем я, поэтому старался избегать острых и небезопасных вопросов и ответов. Он преподал мне урок сдержанности.