Тайный брак
Шрифт:
— Бедная девушка, — говорила моя наперсница Джоанна. — Продали, словно вещь, за десять тысяч ливров.
— Как мог Жан де Люксембург совершить такое?
— Он больше думает о своем кармане, чем о душе.
— Каково бедняжке в темнице! — высказалась я. — Что рассказывают об этом?
— Пожалуй, они чересчур напуганы Девой и потому не осмелятся плохо с ней обращаться, — предположила Джоанна.
— Дай Бог, чтобы так.
— Но будет суд.
— Судьи все равно приговорят
— Несчастная девушка, каково ей сейчас там совсем одной?
— Возможно, миледи, ваш брат Шарль вступится за нее?
— О, конечно! — вскричала я. — Шарль должен спасти Деву от смерти! Она столько сделала для него… Но вот сможет ли он?
— Он обязан попробовать… Хотя… ведь сами французы продали ее за десять тысяч ливров.
— Не французы, а бургундцы! Французы бы никогда не поступили подобным образом.
— Разве бургундцы не те же французы?
— Нам надо радоваться, что она наконец под замком.
— Такая молодая… невинная.
— Невинная девушка, которая привела целую армию к победе под Орлеаном! — Интересно бы увидеть ее, поговорить с ней… Узнать, правда ли, что она слышит голоса с самого Неба?..
Разговоры о Деве не утихали и когда наступило Рождество. Мы все еще пребывали в Руане.
Увы, Рождество не принесло нам душевного успокоения, хотя, казалось бы, все кругом должны только радоваться. Главный враг, возмутитель спокойствия в темнице и не может уже вдохновлять людей своими странными словами и мужеством в сражениях. Думаю, многие из обитателей нашего замка, как я, не могли отделаться от смутного чувства, что Дева осенена рукой Господа — рукой, которая может обратиться против нас за то, что мы заточили Избранницу Неба в темницу.
Но чаще всего мысли мои обращались к Хатфилду, где остались дети — Джасперу исполнился уже год, и он почти не видел свою мать. А Эдмунд? Вспомнит ли он меня? Как ужасно, что мы в разлуке! Сколько еще она продлится?
— …Скоро ли мы наконец уедем отсюда? — то и дело спрашивала я Анну.
И она неизменно отвечала:
— Когда дорога станет совсем безопасной…
Так проходили дни.
Мой сын Генрих и здесь находился в окружении учителей и воспитателей. Мне нечасто удавалось побыть с ним наедине.
Как всех других, его глубоко заинтересовали деяния Девы, и особенно она сама. Он часто расспрашивал о ней.
— …Матушка, вы тоже полагаете, Дева слышит голоса оттуда?
— Не знаю, милый, — честно отвечала я.
— Если так, ее нельзя за это наказывать, верно?
— Да, мой мальчик. Лучше отправить обратно к отцу, где она пасла овец, ухаживала за коровой.
— Мой дядя-герцог говорит, если так сделать,
— Но, возможно, и потерпит поражение, — предположила я.
— Как же, если с ней Бог?
— Но твой дядя не верит, что Бог покровительствует ей. Он считает ее дурной женщиной… однако весьма смелой… А ты, Генрих, скажи мне, ты защищал ее перед герцогом?
Он быстро взглянул на меня, я увидела в его глазах смущение.
— Наверное, должен был, — ответил он. — Но не сделал этого.
— Почему же «должен»?
— Потому что это, скорее всего, правда.
— Что правда?
— Что с ней Бог.
— Ты действительно так думаешь?
— Иногда… когда совсем один… ночью. Я тогда молюсь и прошу Бога открыть мне всю правду. Но потом слышу, что говорят дядя, и коннетабль граф Стаффорд, и милорд Уорик, понимаю, что у меня плохие мысли, потому что нельзя ведь думать, будто наш враг заодно с Богом.
— Мой дорогой маленький король, — сказала я с печалью, — люди слишком рано возлагают столь тяжкий груз на твои детские плечи.
Но сын не обратил внимания на мою горестную фразу и продолжал:
— А сейчас она в руках у епископа Бове. Я знаю, потому как мне дали подписать бумагу, где он назначался главным судьей… Матушка, не получится, что они будут судить самого Господа?
Меня не могли не поразить глубина и серьезность раздумий этого ребенка. Я ответила в том же духе:
— Лишь в случае, если ты действительно считаешь ее святой и веришь, что к ней спускались ангелы.
— О нет, матушка!
— Тогда суд будет только над ней самой!
— Дядя говорит, она колдунья, и если так, то заслуживает смерти. Она колдунья, матушка?
— Они докажут это, если очень захотят. Так я думаю.
— Да, они докажут. Но ведь она и вправду колдунья? Разве нет? Скажите мне…
Я видела, мальчик сильно разволновался, и постаралась, как могла, успокоить его.
— Увидим, как все будет, — сказала я. — Но что бы ни произошло, помни — тебе не за что себя винить, Генрих. Ты не отвечаешь за все, что творится от твоего имени.
— Но… но я подписал бумагу!
— Только для вида. Ты не отвечаешь за их действия, — повторила я. — Не можешь отвечать.
— Но я король…
— О, как мне хотелось бы…
Я умолкла.
— Что хотелось, матушка?
Я взяла в руки его голову, смотрела ему в глаза и представляла себе, что мы находимся в Хатфилде и я вхожу с ним в детскую, где он видит своих единоутробных братьев… О, если бы я могла превратить этого испуганного, смущенного маленького короля в обыкновенного, свободного от недетских забот мальчика!..