Тайный рыцарь
Шрифт:
Но почему публика вдруг так присмирела? Почему горластые зрители вокруг затаили дыхание? Потом до Бурцева дошло: на копейном древке юного «херувима» насажена вовсе не тупая коронель. Вместо нее на солнце грозно поблескивал боевой наконечник! Парня почему-то не устраивала драка на копьях мира. Интересно, с чего бы?
«Херувим» что-то выкрикнул. К старшему герольду подбежал оруженосец молодого рыцаря — толстенький, кругленький, суетливый и нескладный мужичок с вытянутым печальным лицом, всклокоченными волосами, и дурацкой козлиной бородкой. Невероятный симбиоз
— Что там? — нетерпеливо дернулся ливонский ландмейстер.
Озадаченный герольд повернулся к трибунам. Объяснил — привычно, громогласно. Пожалуй, даже громче, чем следовало бы в нависшей над ристалищем тишине:
— Этот человек утверждает, будто видел неподалеку от Кульма разгромленный разбойниками обоз его преосвященства и нашел там этот епископский жезл.
Фон Грюнинген дернулся, побледнел. Епископ Моденский нахмурился, смерил одинокого рыцаря на ристалищном поле пронзительным взглядом. Фон Бальке с интересом смотрел на Вильгельма:
— Вы нам ничего не рассказывали об этом нападении, ваше преосвященство…
Вильгельм качнул головой. Физиономия легата вновь стала кислой и обрела прежнее скучающее выражение, глаза вернулись в полусонное состояние. Слышные лишь герольду и ландмейстерам слова слетели с почти неподвижных губ.
— Посох, похожий на жезл епископской власти, принадлежит другому, — объявил во всеуслышание распорядитель турнира. — Его преосвященство обещает разобраться с этим делом позже. А пока просит молодого рыцаря не тянуть время и объявить свой вызов. Если, конечно, благородный воин не выехал на ристалище для того лишь, чтобы тянуть время и рассказывать нам сказки о своих похождениях. И если чувствует себя достаточно трезвым для боя.
Рыцарь вспыхнул, но склонил перед священнослужителем кудрявую голову. Затем обратился к старшему герольду. Луженая глотка турнирного конферансье вновь озвучила сказанное. Речь вышла длинной и напыщенной. Парень нес какой-то бред, но народ внимал ему, развесив уши. Бурцев украдкой взглянул на жену. Однако! С каждым произнесенным словом глазки Аделаиды блестели все сильнее. На молодого рыцаря княжна смотрела с плохо скрываемым обожанием. Блин! Это становится уже смешно!
Она повернулась к нему. Принялась взволнованно объяснять по второму разу то, что он принял за обычный пьяный треп.
— Это будет не простой бой, Вацлав. Рыцаря, которого ты видишь, зовут Вольфганг фон Барнхельм. Он младший сын какого-то обедневшего рейнского дворянина. Наследства бедняжке не досталось, поэтому благородный Вольфганг может рассчитывать только на свой меч и копье. А сейчас он готов сразиться с любым противником не на неволю и выкуп, а на смерть. Сразиться за свою даму сердца Ядвигу Кульмскую!
За даму сердца? Бурцев едва удержался от улыбки. Если
— Ах, какая прелесть! — Аделаида все еще вслушивалась в нескончаемый монолог герольда. — Милашка Вольфганг только сегодня впервые увидел прекрасную Ядвигу под стенами Кульмского замка. И сразу послал к ней оруженосца, чтобы тот на коленях вымолил имя девушки. Едва узнав, как ее зовут, Вольфганг объявил Ядвигу дамой сердца и без промедления отправился на ристалище. Теперь он жаждет прославлятьть красоту своей возлюбленной, совершая подвиги в ее честь. Мальчик мечтает либо погибнуть, либо убить без пощады любого, кто посмеет утверждать, что Ядвига Кульмская — не прекраснейшая из женщин. Потому-то он и выехал на ристалище с боевым, а не турнирным копьем.
Нет, это уже крейзи! Клиника — не иначе. Определенно, паренек спятил, и притом капитально. Раньше-то Бурцев считал, что такие вот типчики встречаются только в специфической литературе для экзальтированных домохозяек. Ан нет. Оказывается, попадаются и в жизни.
— Повезло же этой Ядвиге! — Аделаида завистливо вздохнула. — А ты, Вацлав, не хочешь доказать свою любовь ко мне в смертельном поединке? Выехать, объявить мое имя и честно сразиться с Вольфгангом фон Барнхельмом? Ведь, прославляя свою даму сердца, мальчик бросает вызов и тебе тоже.
Бурцев пожал плечами:
— Разве я мало доказывал свою любовь? Мало мечом махал, что ли? Аделаида, послушай, мы здесь не для того, чтобы красоваться самим и драться с влюбленными пацанами, у которых и поживиться-то нечем? Вот дождемся какого-нибудь богатенького и менее приметного рыцаря, тогда и толк будет. В этом же поединке нет никакой необходимости…
Полячка задышала возмущенно и часто:
— Но ведь благородный Вольфганг только что во всеуслышание объявил, что Ядвига Кульмская — прекраснейшая женщина на свете.
— И пусть себе тешится. Я-то прекрасно знаю, что прекраснейшая женщина — это ты, милая.
Аделаида, однако, была упряма и непреклонна. Как всегда.
— Зато другие этого не знают! — сварливо заявила она. — Так докажи им всем! Ты сейчас же должен выйти на ристалище и…
— Глупости!
— Ах, глупости?! — Аделаида обиженно поджала губки. — Как был ты мужланом, Вацлав, так им и остался. Рыцарское звание у тебя есть, но истинного рыцарского сердца тебе не добыть до гробовой доски.
— Послушай, даже если бы я вздумал драться с этим мальчишкой, у меня ведь даже нет копья. А тут этот… как его… копейный гештех, как-никак.
Презрительная насмешка в ответ:
— У труса всегда найдется отговорка, Вацлав! Да уж, железная логика!
Бурцев вдохнул и… и тут же с шумом выпустил воздух. Челюсть у него отвисала, глаза лезли на лоб…
Вызов молодого рейнского рыцаря Вольфганга фон Барнхельма приняли. С противоположного конца поля по истоптанному ристалищному снегу ехал всадник. С походным ковчежцем для святых мощей на груди и с медведем на гербе!