Тайный советник вождя

Успенский Владимир Дмитриевич

После войны Николай Герасимович Кузнецов расскажет в своих воспоминаниях о том, что в сорок втором году какой-то сверхбдительный наблюдатель напишет донос на командующего Балтийским флотом В. Ф. Трибуца, обвинит его в паникерстве, чуть ли не в сознательном стремлении уничтожить путем минирования боевые корабли. Намек был более чем ясен. Для Трибуца такой донос мог стать гибельным, да и наркому Кузнецову грозили большие неприятности. Может, по незнанию, может, потому, что нельзя было касаться некоторых аспектов, Николай Герасимович не сказал, кто был инициатором доноса. Наверно, все же не знал. А шкатулка-то просто открывалась. Помните, после того как Л. П. Берии не удалось утвердить своего человека наркомом ВМФ, после того как вынужден был подать в отставку Фриновский, а Кузнецов основательно, прочно встал у руля, мстительный Лаврентий Павлович включил моряка в число тех людей, с которыми

рано или поздно рассчитается. И вот появилась превосходная возможность: обвинить Трибуца, а значит, и Кузнецова, в попытке уничтожить Балтийский флот. Но с кондачка, с налету приступил к этому делу самоуверенный Лаврентий Павлович. Не было ему известно самое главное: директива-то исходила от Сталина, подпись Иосифа Виссарионовича имелась на документе. Берия об этом не знал, а Сталин помнил. И лопнула, провалилась провокация. Лаврентий Павлович, правда, при этом не пострадал, остался в тени, но самолюбие его было задето еще раз, ненависть к Кузнецову усилилась. Однако нельзя было не учитывать, что к адмиралу очень хорошо относился Сталин. Пришлось Лаврентию Павловичу отложить расплату с моряком до другого, более подходящего времени. Берия умел выжидать.

Выражаясь по-флотски, я несколько отклонился от курса. Итак, Ленинград. К радости измотанных, державшихся на пределе защитников города, в самом конце сентября появились признаки того, что немцы выдохлись. Слабее и реже становились атаки. Массированное наступление разбилось на отдельные бои местного значения. И вот из Питера пришла наконец радостная, невероятная новость: противник повсеместно закапывается в землю, создает прочные оборонительные рубежи, собирается зимовать! Я был счастлив! Мы выиграли важнейшую битву, и кто не понял этого, тот вообще ни черта не смыслит в военном искусстве! Вода там лилась теперь на нашу мельницу. Некоторые государства, готовившиеся выступить на стороне Германии, должны были призадуматься, а не слишком ли они торопятся?! Одна из трех группировок немецких войск, группа армий «Север» была прикована к блокированному городу и практически отключена от активных действий. Из ее состава была изъята и отправлена под Москву ударная сила, 4-я танковая группа. Но она была значительно ослаблена в предыдущих боях, да и включилась в Московскую битву с большим опозданием.

Так что были, были у нас в ту пору удачи, и не помнить о них значит искажать историю, оскорблять память тех воинов, которые пали на поле брани в самое тяжкое для нас время. А ведь они закладывали тот фундамент, на котором воздвигалось потом величественное здание нашей Победы.

И еще один успех, добытый малой кровью, имевший серьезные последствия, но почти неизвестный. Говорил я о том, каким собранным, внешне спокойным был в те дни Сталин, как крепко держал он себя в узде, проявляя при этом колоссальную работоспособность. Чрезмерная перенапряженность могла прорвать железную плотину его воли, он мог не выдержать, психический срыв вывел бы его из строя на неопределенный срок, а это грозило большими неприятностями. Наши удачи приносили ему определенное удовлетворение, но не давали желаемой разрядки. Слишком много было усилий вложено в них, не все шло так, как хотелось бы, не достигался полностью тот результат, на который рассчитывали. Окружить немцев под Ельней, к примеру, не удалось. Как и прорвать блокадное кольцо вокруг Ленинграда. Растянутые по времени, направляемые им самим события не приносили яркой, вдохновляющей вспышки. А вот неожиданная радость — это, как говорится, двойная радость. Приятно было видеть, сколь остро, заинтересованно, с каким-то особым любопытством воспринял Иосиф Виссарионович то, что произошло в самом конце сентября начале октября возле малоизвестного райцентра Штеповки.

Войска Гейнца Гудериана, закончив ликвидацию окруженной советской группировки под Киевом, отдыхали, готовясь к новым боям, улучшали исходные рубежи перед новым броском. Потеснили они и 2-й кавалерийский корпус генерал-майора Белова, переброшенный, как мы знаем, с Южного фронта в тот район. Не только потеснили, но и урон нанесли танкисты конникам. Радисты Белова перехватили победную реляцию командира 25-й моторизованной дивизии о том, что кавалерийский корпус разбит и рассеян.

Гитлеровцы вошли в Штеповку — узел дорог, и остановились, пережидая дожди, подтягивая технику, подвозя горючее. Сейчас бы, в непогоду, внезапно обрушиться на противника, но слишком неравными были силы. Особенно в танках. У немцев их в райцентре не менее пятидесяти, а в танковой бригаде, приданной Белову, всего лишь шестнадцать. И все-таки обстановка подсказывала — нанести удар надо. Фашисты не ждут нападения. К тому же неподалеку сосредоточилась 1-я гвардейская мотострелковая

дивизия полковника А. И. Лизюкова, только что скрытно для противника прибывшая на этот участок фронта. Она теперь нависала над Штеповкой. Вот бы обрушиться на гитлеровцев с двух направлений!

Генерал-майор Белов поехал к Лизюкову. Мотострелки, разумеется, имели свою задачу, к тому же входили в состав другой армии. И все же два талантливых военачальника поняли друг друга, не упустили открывшейся возможности. Удар состоялся. Был он хорошо продуман, хорошо подготовлен. Генерал-лейтенант П. Бодин так писал тогда об этом в "Красной звезде":

"Форсировав реку, бойцы с боем вошли в Штеповку. Впереди шли танки. Они прорвали оборону на юго-западной окраине и устремились к центру. Действовавшая в конном строю с юга и юго-востока часть майора Высоцкого стремительно ворвалась в населенный пункт и стала истреблять фашистов. К этому времени, проломив левый фланг немецкой обороны, в Штеповку вступили и части Лизюкова.

Началось побоище. Зажатые в тиски, немцы попытались было оказать отпор, отстреливаясь с чердаков и из окон домов. Но вскоре они побросали оружие и стали разбегаться. Тысячи фашистов были зарублены конниками. В тот день шел дождь, образовалась густая грязь. Машины забуксовали. Не помогали ни шинели, ни одеяла, которые бросали под колеса немецкие солдаты. На дорогах, выходящих из Штеповки в тыл, образовались непроходимые пробки. Русская осень оказалась на руку Красной Армии, а не немецким оккупантам. Весь автопарк 25-й моторизованной дивизии был захвачен нашими частями, 8000 немецких солдат и офицеров нашли могилу в Штеповке. Враг оставил здесь 20 подбитых танков, много оружия и боеприпасов.

Бои продолжались 5 дней. Наши войска заняли больше 20 сел, в том числе и районный центр Аполлоновку. Помимо живой силы, фашисты потеряли в этих боях до тысячи машин, 150 орудий, 5 минометных батарей, десятки пулеметов, 500 мин, в панике было оставлено казначейство 119-го немецкого моторизованного полка со всей его казной".

К словам Бодина остается еще добавить, что генерал-полковник Гудериан был очень встревожен нашим контрударом под Штеповкой. Чтобы спасти положение, ему пришлось направить туда часть своих сил, уже изготовившихся для наступления в сторону Москвы, в том числе подразделение 9-й танковой дивизии.

Когда об успехе Белова и Лизюкова стало известно в Москве, Иосиф Виссарионович радовался, как ребенок. Чрезмерно радовался. Вероятно, это была своеобразная разрядка, вызванная неожиданной незапланированной победой. Накопившаяся в нем напряженность на этот раз излилась не вспышкой ярости, а, наоборот, радостью, может быть, несколько истерической, но не расслабляющей, а укрепляющей. Иосиф Виссарионович узрел в событиях под Штеповкой показательный симптом. Наши командиры, дескать, проявляют разумную инициативу, используют выгодную обстановку, не боясь ответственности за принятые решения. Это надо приветствовать и поощрять. К тому же победа над сильным противником достигнута умело, малой кровью. И действительно, в этот раз наступавшие понесли значительно меньше потерь, чем оборонявшаяся сторона.

В общем, удача по тем временам была существенная, заметная. К Белову были посланы корреспонденты разных газет, несколько его фотографий успели появиться в печати. Пресса тогда прославила бы его. Но достижения под Штеповкой не получили широкой известности. Слишком короткий срок был отпущен для радости. Началась операция «Тайфун», немцы двинулись на Москву, и все другие события разом померкли, отступили на задний план.

Одно дополнение. По-своему прав, очень прав был Буденный, не хотевший отпускать с Юго-Западного направления спасательную "пожарную команду" кавкорпус Белова, отпустивший его лишь под большим нажимом сверху. Где тонко, там и рвется: ушел на север 2-й кавалерийский корпус, сыграл свою роль, а на юге отсутствие оного, отсутствие надежного подвижного резерва привело к событиям весьма неблагоприятным.

В начале октября 1-я танковая группа немцев, сломив сопротивление наших войск в районе Днепропетровска, устремилась на юг вдоль левого берега Днепра, отрезая наши 18-ю и 9-ю армии, оборонявшие мелитопольское направление. Беда нам грозила большая. Уж кто-кто, а мой давний знакомый, создатель 18-й армии Андрей Кириллович Смирнов понимал суть начатой немцами операции. Весь левый фланг советского фронта оголился бы, окружи фашисты две армии. А спасать положение некому, ни у главнокомандующего Юго-Западным направлением, ни у командующего Южным фронтом не имелось в запасе никаких сил. Единственное, на что способно было высокое руководство, это отдать приказ: командарму 18 развернуть на линии Пологи, Орехов, на рубеже реки Конки, фронтом на север, не менее двух дивизий.