Тайный советник вождя

Успенский Владимир Дмитриевич

Поразмыслив, Сталин попросил меня съездить в Тюмень и на месте выяснить объективно, как и что произошло. "Не надо спешить с выводами, не надо нервировать людей", — напутствовал Иосиф Виссарионович, и я понял, что ему не хочется менять отношение к Збарскому, что он будет доволен, если убедится: произошло недоразумение, но отнюдь не преступление.

В Тюмени провел я пять дней. Встретился за чашкой чая, приятно провел несколько часов в обществе Бориса Ильича Збарского и уже от него, несколько смущенного случившимся, узнал некоторые подробности происшествия. Побеседовал с начальником городско го отдела НКВД Козловым (имени не помню). А также с секретарем горкома партии Дмитрием Семеновичем Купцовым и с его женой Ниной Ефимовной, директором одной из школ. Эти хорошие, честные люди, сами того не подозревая, оказались замешанными в деле опасном и подсудном — с точки зрения Берии.

А с моей точки зрения — жертвами случайности, которую невозможно было предусмотреть.

Штат лаборатории при временном Мавзолее был не очень большой, но состоял из людей образованных, энергичных. А делать им после того, как все устроилось, было почти нечего. Только контроль за техническими условиями. Ленина никто не посещал. Сотрудники томились, хотели приносить больше пользы. И сам Борис Ильич то же. С его разрешения сотрудники, имевшие медицинское образование, работали в госпиталях, в городских больницах. А Збарский обратился к Купцову: есть, мол, свободное время, есть знания, которые пропадают втуне. В Тюмени острая нехватка преподавателей, он мог бы давать уроки в старших классах. Купцов, в свою очередь, поговорил с женой, ничего, кстати, не знавшей, как и другие тюменцы, о траурных комнатах в бывшем сельхозтехникуме. Сказал Купцов жене: "К тебе придет человек по фамилии Збарский. Не требуй с него никаких документов, не задавай вопросов. Пусть преподает в девятых-десятых классах". А Нина Ефимовна и рада была. Тем более что новый преподаватель оказался универсалом, мог вести математику, химию, биологию, даже физику. Куда уж лучше-то!

Борис Ильич старался держаться в тени, поменьше общаться с коллегами в школе, ему казалось, что он ничем не выделяется, не привлекает внимания. Но увы. Увлекаясь, он вел уроки так интересно, знания его были столь обширны и разнообразны, что это сразу выделило его из среды других учителей. Эрудицию трудно втиснуть в какие-то рамки, она прорывается, дает себя знать. К тому же мужчин-преподавателей было тогда очень мало, а этот пожилой, седеющий человек был настолько элегантен, имел столь хорошие манеры, что произвел впечатление не только на учительниц, но и на учениц старших классов, особенно склонных к созданию кумиров и поклонению оным. Одна из поклонниц, вероятно, случайно, листая энциклопедию, наткнулась на фамилию Збарский. Имя-отчество как у любимого учителя. Возраст примерно тот же. А в тексте сказано было, что он и Воробьев бальзамировали Ленина, приводились другие сведения из биографии Бориса Ильича. Об этом узнал класс, узнала школа, узнали родители, узнал город. Строились соответствующие предположения, Збарский, если можно так выразиться, ушел в глубокое подполье, перестал преподавать, почти не появлялся на улицах днем, но было уже поздно. Жители «вычислили» даже дом, где находился Ленин. Случись это годом раньше, в самое напряженное военное время, последствия могли быть тяжкими для Бориса Ильича и его сотрудников. Но в сорок третьем было полегче, я представил Иосифу Виссарионовичу эту историю как курьез, с легким юмором: вот, мол, какие казусы, совершенно непредвиденные, могут происходить с привлекательными мужчинами. Сталин оценил шутку, весело блеснули глаза. Развивая достигнутый успех, я сказал о предложении Збарского открыть во временном Мавзолее доступ к саркофагу Ленина. С технической точки зрения это вполне возможно. Однако у Иосифа Виссарионовича было другое мнение: "Не нужно официально раскрывать местонахождение Ильича. Тюмень город маленький, а неподтвержденные слухи так и остаются слухами, вы сами мне так говорили. Для советских людей Москва, Кремль, Мавзолей Ленина — это сердце нашей страны, главный источник боевого настроения и патриотизма. Не будем ослаблять этот источник. Наоборот, будем укреплять и усиливать этот источник". Считаю, что Сталин был прав. Для большого государства стабильность, последовательность, соблюдение традиций важны всегда, но особенно в трудные времена, в период войны, смут, раскола. Люди на фронте и в тылу спокойней, уверенней чувствовали себя, зная, что руководители партии и народа по-прежнему находятся в Кремле, что, как всегда, под перезвон курантов чеканят двести десять шагов от Спасских ворот до Мавзолея часовые ленинского поста. Хорошо это было, полезно. Ведь даже я, человек много переживший, далеко не сентиментальный, и то ощущал некоторую сиротливость, что ли, зная, что Мавзолей пуст. На других это могло подействовать гораздо сильнее.

Саркофаг с телом Владимира Ильича был возвращен в столицу, когда миновала всякая опасность, когда ни один вражеский самолет не мог уже появиться над Красной площадью. Свершилось это победной весной, в апреле бои шли не на подступах к Москве, а на окраинах

Берлина. В первую же ночь после того, как саркофаг был установлен на прежнем месте, к нему пришел Иосиф Виссарионович. Долго стоял, как изваяние, у изголовья Ильича. Редкие крупные слезы скатывались по щекам Сталина, но он, наверное, не замечал их. Это были слезы радости, это была разрядка после долгого и огромного напряжения.

10

Успех ноябрьского парада очень приободрил всех нас, в том числе и Иосифа Виссарионовича, укрепил веру в наши силы и возможности. Через двое суток, вечером, я пришел к Сталину, чтобы сообщить о состоянии кавкорпуса генерала Белова. Иосиф Виссарионович был в хорошем расположении духа, не пыхал своей пресловутой трубкой, как паровоз, а, поглядывая на карту, напевал, несколько даже игриво (вообще-то пел Сталин редко, хотя голос и слух были хорошими). Повторял одну и ту же фразу:

"Уж полночь близится,

А Германа все нету"…

— Он и не появится сегодня, как не появился вчера, — сказал я. Немцам нужно еще несколько суток, чтобы завершить подготовку массированных ударов и на земле, и с воздуха.

— Может, у Германа Геринга очень велики потери и он опасается нас?

— Не думаю. Я говорил по телефону с майором Кикнадзе, со штабом шестого авиакорпуса, с командным пунктом ПВО. Все отмечают, что вчерашней ночью и особенно нынче днем активность вражеской авиаразведки резко возросла. Были попытки бомбардировщиков прорваться к Москве. Характерно вот что: увеличилось количество истребителей прикрытия; кроме авиации дальнего действия, в налетах принимают участие машины фронтовой авиации, пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87» иистребители «Мессершмитт-110».

— Значит, немцы перебазировали свои самолеты на аэродромы ближе к передовой, — посерьезнел Сталин. — Мы предполагали это. Так сколько, Николай Алексеевич, по вашему мнению, потребуется времени германскому командованию, чтобы завершить подготовку к новому наступлению?

— Трое или четверо суток. Причем на разных направлениях они могут начать раньше или позже.

— Борис Михайлович тоже назвал такие сроки. А Жуков пока молчит… Сталин нахмурился. — А что у нас с контрударом, что с кавалерийским корпусом? У Шапошникова нет полной ясности, а Жуков молчит, — повторил Иосиф Виссарионович, начиная раздражаться. Чтобы успокоить его, я доложил об успешной переброске известной нам "пожарной команды", 2-го кавалерийского корпуса. Основные силы его, до 8 тысяч бойцов и командиров, вместе с лошадьми перевезены были эшелонами на станцию Михнево и скрытно сосредоточены в лесистой местности. В основном это сабельные и пулеметные эскадроны. Часть артиллерии, обозы, автомашины завязли на раскисших дорогах между Корочей и Новым Осколом. Они постепенно подтягивались к железной дороге и грузились в вагоны.

— Еще только грузятся, неизвестно, когда прибудут и сколько прибудет, — недовольно произнес Иосиф Виссарионович. — Мы с вами говорим о кавалерийском корпусе, считаем артиллерию побатарейно, а немцы, как утверждает наш Генеральный штаб, нацелили на Москву больше половины всех своих бронетанковых сил.

— Да. В сороковом году, сражаясь с французскими и английскими войсками на территории Франции, фашисты имели там на всем фронте одиннадцать танковых и моторизованных дивизий. А теперь под Москвой сосредоточили вдвое больше.

— Танки против клинков, — невесело усмехнулся Сталин. — Или наоборот: клинки против танков.

— Но и патриотизм, опыт, мастерство командиров!

— Мало! Мало! Мало! — Каждое слово Сталин подчеркивал резким жестом правой руки. — Надо использовать все средства, чтобы укрепить корпус Белова. Впрочем… — Он на несколько секунд задумался. — Впрочем, завтра я поговорю с ним. Надо же мне увидеть генерала, о котором вы, Николай Алексеевич, отзываетесь так лестно. И Буденный хвалит, и Шапошников, а я не знаком… Пусть явится сюда с товарищем Жуковым. Время согласует Поскребышев.

Встреча состоялась 10 ноября в Кремле, в 16.00, продолжалась около часа и различное впечатление произвела на ее участников. Вероятно, мы слишком перехвалили Белова перед Сталиным, он ожидал увидеть этакого бравого генерала, грозу для фашистских вояк, а перед ним предстал человек, ничем не выделявшимся внешне. Эффекта не было. Позволю себе такое сравнение. Как среднерусская наша природа, скромная и неброская, раскрывает свою глубину, красоту, силу и величавость лишь тем, кто пристально вглядывается в нее, так и многие россияне не поражают при первом взгляде своей внешностью, не выказывают себя, свой характер, в отличие от представителей некоторых других народов. Это не скрытность. И необязательно застенчивость. Это обычная скромность, которая частенько вводит в заблуждение поверхностных экспансивных собеседников.