Тайный советник вождя
Шрифт:
Когда по тем южным местам, громя белополяков, махновцев и врангелевцев, прошла закаленная в сражениях Первая конная армия, многие кавалерийские формирования, оказавшиеся в зоне ее притяжения, влились в эту армию, как ручейки в реку. При этом деятельные и пронырливые евреи, уже осознавшие свои возможности при новой власти, не желали оставаться рядовыми, в коих летят пули, полезли на штабные должности, в комиссары, в интенданты. А кому это понравится, если расталкивают локтями и лезут?! Истинные кавалеристы-буденновцы, две трети которых составляли выходцы с Дона, с Маныча и Кубани, насмешливо называли новоявленных джигитов "бердичевскими казаками". Или хлеще: "корова в седле". Ну и ненависть, конечно,
Не хочу возвращаться к этой печальной теме, которую теперь стараются представить не как смертельную борьбу между казаками и троцкистами, пытавшимися искоренить казачество, а как конфликт между зажиточными казаками-крестьянами и советской властью. Воины Первой конной, особенно ее комсостав, сделались самыми надежными сторонниками Сталина в борьбе с Троцким и его приверженцами. А словосочетание "бердичевский казак" превратилось после гражданской войны в презрительную кличку, особенно с середины 30-х годов, когда, по настоянию Иосифа Виссарионовича, были восстановлены казачьи войска с их особой формой, особыми традициями. Помните песню:
Оседлаю я горячего коня,
Крепко сумы приторочу в перемет,
Стань, казачка молодая, у плетня,
Проводи меня до солнышка в поход.
Мчатся сотни из-за Терека-реки,
Под копытами дороженька дрожит,
Едут с песней молодые казаки
Красной Армии, республике служить.
Газыри лежат рядами на груди,
Алым пламенем пылают башлыки,
Красный маршал Ворошилов, погляди
На казачьи богатырские полки.
И надо же такому случиться, — как черт подстроил! — первой на подступы к Бердичеву вышла прославленная гвардейская казачья дивизия! Вместе с другими войсками ей надлежало взять город и неминуемо обрести соответствующее наименование: энская гвардейская бердичевская кавалерийская дивизия. Для казака-конногвардейца унизительней не измыслишь. [К тому времени все кавалерийские корпуса, имевшиеся в Красной Армии, в том числе донские и кубанские, превосходно сражавшиеся с врагами, заслужили звание гвардейских. Это была лебединая песня русской кавалерии, и советские конники достойно спели ее! (Примеч. автора.)]
Командир казачьей дивизии, рискуя быть снятым с должности, наотрез отказался брать город. Медлила и пехота, затормаживая продвижение войск справа и слева. Кавалерийский комдив твердил одно: "Дайте гарантию, что нас бердичевскими не назовут — через десять часов город будет в наших руках. Костьми ляжем, но возьмем. А позор на свою голову не приму, перед казаками не осрамлюсь". Ну, что тут скажешь? Начальники разных ведомств и разных уровней, и армейские, и фронтовые и даже в Генштабе, плечами пожимали, посмеиваясь. Вроде бы анекдотический случай, шутка, а дело-то оборачивается всерьез, влияет на оперативную обстановку, может жизнь кое-кому испортить. Начальник Главпура Александр Сергеевич Щербаков попросил меня приехать к нему. Находился в недоумении: как поступить? Политическая подкладка просматривалась. А обращаться к Сталину специально по этому вопросу вроде бы неудобно, нарвешься на ответ: "Орава руководителей, а в пустяках разобраться не можете". Или вдруг заострит политическую сторону, прикажет принять меры, полетят головы, не очень-то и повинные.
Что я мог посоветовать? Раз войска не хотят бердичевского почета, то и не надо настаивать. Лучше всего смягчить ситуацию и там, на фронте, и тут в Ставке. Казакам дать заверение, что взятие города останется без последствий. А в традиционном благодарственном приказе освобождение Бердичева не выделять, назвать его в числе других населенных пунктов. Ну, взяли, и ладно. Приказ же дать на подпись Сталину в тот момент, когда он будет озабочен проблемами более существенными.
— Он
— Было бы во что… Если с вашей визой и визой Генштаба…
— Попробуем, — вздохнул Александр Сергеевич.
Щербаков сделал все от него зависящее, но и черт не дремал. Казаков одолеть не смог, зато каким-то образом подсунул в благодарственный приказ одну из лучших наших дивизий, которая под руководством известного полководца Гая, в свое время освободила родной город Владимира Ильича и еще на гражданской войне обрела звание Ульяновской и Железной. Теперь ей, вместе с казаками, довелось участвовать в боях за Бердичев и, как говорится, получить по заслугам. Отныне полный ее титул (без перечисления орденов) был таков: 24-я мотострелковая, Самаро-Ульяновская, Бердичевская, Железная, Краснознаменная дивизия.
Мои советы помогли тогда "спустить на тормозах" каверзную историю. Никто не пострадал. А случай этот вскоре стал известен на всех фронтах, его передавала из уст в уста "солдатская почта". Дошло и до Иосифа Виссарионовича. Посмеялся задним числом.
14
Летом и осенью 1944 года Генштаб и его составная часть ГРУ провели несколько неофициальных встреч с новоплененными немцами, которые представляли для нас интерес: с генералами разных родов войск, с офицерами крупных вражеских штабов, с техническими специалистами. Определяющим было не звание, а степень осведомленности, кругозор, уровень мышления того или иного человека. Бывает ведь, что не по анекдоту, а в жизни генералы спрашивают у своих адъютантов, скоро ли начнется наступление, а те, в свою очередь, адресуются к солдатам: рядовым видней, они пользуются слухами, на себе ощущают те или иные изменения обстановки.
Встречи действительно были неординарные, разнообразные, ни в коей мере не напоминающие допросы, а скорее похожие на товарищеские беседы профессионалов. Мы небольшими группами, иногда втроем или даже вдвоем отправлялись в подмосковный Красногорск, в лагерь военнопленных, и там в достаточно уютной обстановке обменивались мнениями с немцами за чашкой кофе, порой и с коньяком. Никакие протоколы не велись, никто ничего не записывал, поэтому разговоры получались вполне откровенными, что нам и требовалось.
Иосифа Виссарионовича, а следовательно и меня, интересовал взгляд профессионалов на продолжение и завершение войны. По этому вопросу среди пленных резко обрисовывались две группы с противоположным мнением и настроением. Старые, кайзеровской закалки генералы и офицеры, не очень-то подвергшиеся фашистской обработке, служившие не Гитлеру, а фатерлянду, считали, что оный Адольф Гитлер, бездарно и дилетантски вмешиваясь в дела военных, уже полностью проиграл эту войну, суть теперь только в сроках и в том, кто оккупирует Германию и утвердится в Берлине: русские, наступая с востока, или союзники с запада. При этом шансы считались примерно одинаковыми, а настроение отнюдь не у всех немцев было в пользу англо-американцев, особенно опасались мести англичан, поляков, французов, хотя и от нас, конечно, добра не ждали. Лучше всего, если войну осторожно завершат политики, как можно меньше считаясь с обидами.
Более молодые генералы и офицеры, «созревшие» уже в Третьем рейхе, впитавшие в той или другой степени фашистскую идеологию, мыслили иначе. Они еще надеялись на успех, во всяком случае хотели надеяться. Некоторые из них верили в могущественное "оружие возмездия", которое готовилось где-то в тайных подземных заводах, с помощью которого Германия не только вернет утраченные победы, по и достигнет целей, намеченных фюрером. Другие, кто поскромнее и реалистичней, считали: чем ближе полный крах вермахта и неизбежный после этого передел Европы и даже всего мира, тем стремительнее будет расти пропасть между членами антигитлеровской коалиции. Это и спасет Германию.