Тайный советник вождя

Успенский Владимир Дмитриевич

В самые трудные дни войны Жуков всегда умел собраться, сосредоточиться, проявить мужество и железную силу воли, добивался успеха даже там, где положение представлялось совершенно безнадежным. А тут, у порога вражеской столицы, в благоприятной обстановке, взял да и расслабился, заблагодушествовал. Думал, наверно, не столько о том, как лучше добиться победы, в которой, впрочем, никто уже не сомневался, сколько об эффекте, о торжественности при добивании фашизма. Талантливые люди обычно не лишены артистизма, тяготеют к зрелищности. Иногда, грубо говоря, к показухе. А от показухи один шаг до конфуза.

Войска, значит, развернулись на исходных рубежах, готовые перейти в сокрушающее наступление. Обычно артиллерийско-авиационную

подготовку, да и саму атаку, начинают утром, чтобы активная сторона имела в запасе для развития боя световой день. А на этот раз Жуков повелел нанести удар по врагу на всем фронте не на заре, а в середине ночи на 16 апреля. Для чего? А для того, чтобы зрелище получилось повпечатлительнее, поярче. И действительно эффект был великолепен. На подступах к Берлину будто взорвался огромный огнедышащий вулкан. В полосе четырех армий разом громыхнули тысячи артиллерийских стволов, ударили «катюши», минометы. На тридцать минут они полностью смели ночную мглу. Затем — мрак, оглушающая тишина. Взвились гроздья ракет, и на протяжении тридцати километров ночь превратилась в белый день, это вспыхнули 140 мощных зенитных прожекторов, освещавших наземные цели. Вновь загрохотала артиллерия, и под ее прикрытием в атаку на ослепленных немцев двинулась пехота и танки.

Жуков любовался началом наступления вместе с Чуйковым, специально выехав на наблюдательный пункт командарма 8-й гвардейской. Картина была, конечно, потрясающая, единственная в истории войн всех времен и народов. (Нечто подобное было применено в войсках Ватутина при освобождении Киева осенью 1943 года. Но там были совсем другие возможности, там танки дерзко пошли в ночную атаку с включенными фарами-прожекторами, ослепляя врага.) Представляю, как рад и горд был Георгий Константинович, следя вместе с другими организаторами исторического штурма за продвижением наших войск, за волнами наших бомбардировщиков, расчищавших дорогу пехоте. Да что там говорить! В то утро и в тот день авиация 1-го Белорусского фронта совершила более шести тысяч самолетовылетов, а артиллерия наша обрушила на позиции гитлеровцев 100 тысяч тонн смертоносного металла: для перевозки такого количества снарядов и мин требовалось 2500 вагонов. [Если в 1942 году наша промышленность отгружала за сутки в среднем 265 вагонов артиллерийских боеприпасов. то к началу 1945 года — 450 вагонов. Доставка артбоеприпасов с тыла на фронт составляла треть всех общеснабженческих перевозок. При этом качество наших боеприпасов было значительно лучше, чем в армиях всех других стран. Это отмечали даже наши враги — немецкие военные специалисты. (Примеч. Н. Лукашова.)]

Недолго, однако, ликовали наши военачальники. Люди опытные, много повидавшие, они хорошо знали некоторые практические истины, в том числе и такую: как ни «обрабатывай» снарядами и бомбами заранее подготовленную оборону противника, как ни круши артиллерией и авиацией его рубежи, все равно какое-то количество обороняющихся, хотя бы треть, спасется в землянках, в блиндажах, в капопирах, в дотах и, малость очухавшись, встретит наступающие войска огнем. А из тыла подойдут подразделения для контратак. Но на этот раз ничего подобного не наблюдалось.

Наши наступающие части шли за огневым валом артиллерии, преодолевая различные трудности, однако это были трудности не первостепенные, а особого рода. Дымилась выжженная реактивными снарядами земля, исполосованная траншеями и ходами сообщений, изрытая воронками. Преодолевали остатки заграждений из колючей проволоки, разметанные нашими снарядами, многочисленные минные поля. Но это сопротивление, так сказать, пассивное, активного же противодействия почти не было. Кое-где давали знать о себе отдельные очаги, огрызаясь пулеметными очередями или огнем пушек небольшого калибра, их сразу подавляли. А серьезного, организованного сопротивления не было. Почему?

Обстановка прояснилась ближе

к полудню. Наступающие войска, преодолев первую и вторую оборонительные полосы противника, продвинулись на разных направлениях от шести до восьми километров, то есть прошли расстояние от исходных рубежей до Зееловских высот, до длинной гряды, господствовавшей над окружающей местностью: за этой грядой с крутыми склонами, труднодоступными для танков, начиналось плато, простиравшееся до Берлина. Вот на эту стену, насыщенную всеми видами вооружения и практически не пострадавшую при мощной артиллерийской подготовке, наткнулись наши бойцы. Попробовали проломить с ходу — не получилось. Подтянули вторые эшелоны, опять принялись атаковать — результат тот же. Губительный встречный огонь, большие потери. А наши артиллеристы не видели позиций противника за гребнем высот, стреляли "по площади", что дает, как известно, малые результаты.

Каким же образом мы обмишулились?.. Немцы, безусловно, предполагали, что скоро мы начнем наступление на Берлин. Но когда? Как отразить штурм русских? — вот над чем размышляли гитлеровские генералы. Есть известное правило: активная сторона за некоторое время до начала операции проводит по всей линии пробные атаки, так называемую разведку боем, дабы уточишь линию вражеской обороны, выявить состав сил, засечь огневые точки, определить цели для своей артиллерии. Так было и в этот раз. Но Жуков, да и командующие армиями, — все они «переборщили» от избытка имевшихся у них возможностей. Разведка боем началась в полосе четырех армий 14 апреля, то есть за двое суток до общего наступления. Пошли вперед не взводы, не роты, а целые батальоны с саперами, с танками непосредственной поддержки пехоты. При сильном артиллерийском прикрытии. И таких батальонов, а точнее боевых групп, было более тридцати. Они не только «вскрыли» первую полосу немецкой обороны, но в некоторых местах вклинились во вражеские позиции.

Немецкое командование сделало соответствующие выводы. Если только в разведку боем брошены такие силы, так интенсивно работает артиллерия, то каков же будет сам штурм? И под покровом ночи, под прикрытием туманов оттянуло значительную часть людей и техники с передовых линий на тыловой рубеж, в заранее подготовленные укрепления на Зееловских высотах. Так что наш эффектный мощный удар в ночь на 16 апреля был нанесен почти по пустому месту. Наши войска без особого труда вышли к высотам и, наткнувшись на жесткое сопротивление, ввязались в кровопролитные бои, грозившие стать затяжными. По существу, штурм требовалось организовывать заново: выявлять систему вражеского огня, подтягивать резервы, выдвигать артиллерию, подвозить боеприпасы…

Во второй половине дня Георгий Константинович Жуков, проанализировав ситуацию, сообщил Сталину по телефону ВЧ о том, что обстановка усложнилась. Однако доклад его звучал довольно оптимистически: немцы, мол, бросили из Берлина на Зееловские высоты крупные подкрепления, нам выгоднее перемалывать живую силу противника в полевых условиях, а не в городских укрытиях… Может, оно и так, но были утрачены внезапность и темп, поставлен под угрозу замысел операции. Да и сам Жуков в следующем докладе об относительной вышеупомянутой выгоде уже не говорил, сообщив о том, что сегодня, 16 апреля, прорвать Зееловский рубеж не удастся. Но завтра обязательно.

Я видел, как нарастает раздражение Сталина, несколько раз пытался отвлечь его, порадовать успехами наших войск на других участках советско-германского фронта. Не помогало. И тогда поздно вечером, незадолго до ночного итогового доклада начальника Генштаба, я позволил себе обратиться к Иосифу Виссарионовичу с просьбой не давить на Жукова, не торопить его, а главное, не ставить в пример маршала Конева, который, не имея перед собой столь сильной группировки, как Берлинская, выполнил план: прорвал вражескую оборону и вывел свои армии на оперативный простор.