ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК

Кравченко Сергей А.

Монаху пришлось втолковывать дольше:

— Молчи, отец, о проклятии Кошкиных... нет, немой обет принимать не нужно. Государю можно правду сказать, если сам спросит. Больше никому, понял? Митрополиту?... – Смирной задумался, — скажи, но только на исповеди!

Уж смолчали понятые или нет, нам не узнать. Но о «чуме» слух распространился быстро. Через час у гридницы стояли телеги, на первую монахи из окраинной богадельни складывали трупы «детей Магдалины», на другие грузились закованные воры из черной гридницы. В самой

гриднице пылал огонь и гремел молот кузнеца. «Чумное» помещение освещалось рваными вспышками красного пламени. В наступившей ночи казалось, что ад раскрыл свои недра именно здесь, в Кремле.

Власть очень спешила обеззаразить кремлевские пространства, спастись от эпидемии. Может быть поэтому, заклепки на кандалах последнего узника легли криво и держались еле-еле. А ведь это был один из главных подозреваемых в сретенском покушении – новгородский стражник Борис Головин!

Еще через полчаса Смирной и Филимонов добивались приема у Ивана Васильевича. Царь пребывал в полусонном бреду.

Опять на страже стоял Штрекенхорн и никак не хотел понимать, что дело-то важное!

— Нет, — отбивался Филимонов от вопросов часового – тебе доложить не можем, скажем только государю.

— А-я-как-могу-знать-важное-ли-дело? – отчитывал сотник.

Федя выступил вперед.

— Ганс Георгич, ты не волнуйся, дело ей-богу важное, но безобидное. Тебе за него ни-че-го не бу-дет... — Федя сделал паузу, Штрекенхорн вытянул подбородок.

— Государь нам службу задал и велел, как исполним, будить его в полночь-заполночь. Будет обедать – заходить и кушать с ним, будет пить – садиться вторым и третьим. Он нам ярлык пожаловал, чтоб никто не смел препятствовать. А кто воспротивится, тому проклятье и пика в бок! Вот, — Федор вытащил из кармана глиняный кружок.

Штрекенхорн как глянул на солнечный оттиск, как увидел руническую молнию в виде родной буквы S, так и взял алебарду на караул.

Стукнули в дверь. Спальник высунул длинный нос.

— Государево слово и дело! – прошипел Смирной.

— Так спит же!

— Не бойся, сами разбудим.

Смирной и Филимонов вошли в спальню, приблизились. Грозный полулежал на подушках, не раздеваясь, и напоминал восточного царька, каковым собственно и являлся. И совсем он не спал. Глаза были открыты, губы шевелились, казалось, он рассказывает что-то спокойное близкому собеседнику. Но звука от шевеления губ не доносилось, и глаза царя ничего не выражали.

Федя и Василий Ермилыч поклонились, – он не заметил.

Стали на колени, — без внимания.

Тогда Федька не пожалел лба и отчетливо стукнул в пол.

Царь очнулся, губы задрожали, зашевелились быстрее, прорезался голос, предлагавший всех повесить. Глаза Ивана еще несколько мгновений привыкали к свечному полумраку, будто до этого смотрели на что-то яркое, типа Великого Солнца. Наконец он обнаружил пришельцев. Спросил с интересом:

—

Ну, что?

Филимонов ответил по старшинству. Слово «измена» придержал. Каждый звук проверял на позитивность:

— Исполнена твоя служба, государь!

— Какая?

— Твой враг пойман.

— Это Мишка Тучков, что ли?

Тут позитивные слова у Филимонова кончились.

— Нет, ведьма Магдалина созналась под пыткой. Она травила матушку Анастасию.

— Как?! Чем?! – Грозный забегал по спальне, — оказалось, что босиком.

— Коварным ядом, государь! Благое использовала во зло.

Грозный остановился под иконостасом, широко перекрестился, озираясь на докладчиков. Они уже стояли.

— В пресветлую лампаду царицы вливала наговоренное масло, настоянное на жабьей лапке...

— О-о-о!!! – взвыл Иван, сорвал из-под образа Спаса лампаду, вышвырнул в открытое окно.

— Пыта-ать!!!

— Пытана огнем и железом с детьми и при свидетелях. Покаялась и созналась.

— Казни-ить!!! С детьми казнить!!!

— Казнена Господом, государь! – звонко выкрикнул Федор. Все замерли.

— Каким Господом? – опешил Грозный.

— Дети ее, все пятеро, на глазах стражи, священнослужителя, дворцовой службы, и на наших глазах...

Грозный затрясся, перекрестился размашисто и стал пятиться. Небось подумал, что дети Магдалины превратились в белых журавлей.

— ... скончались в муках от материнского клятвопреступления. Сама колдунья тоже больна. Боимся, что «скорой чумкой». До казни посажена в яму – прочь из дворца.

— Сообщники кто? Известны? Пойманы?

— Известны, — развел руками Филимонов, — давно известны. Король Польский Сигизмунд и примас Краковский. Они ее подослали из мести роду Кошкиных. В пыточных листах все записано. А на Руси сообщников нет.

— Как нет? Вы с ума сошли! А Адашев? А Сильвестр? Покрываете?!

— Тебе виднее, государь, — спокойно поклонился Филимонов, может они и сообщники, но она на них так и не показала.

— Пытать еще!

— Не выдержит, почти не приходит в себя. Так и до казни не дотянем, — Федор затронул любимую ноту Грозного.

— Как не дотянете? Что, не казнить? Да я вам головы поотрываю! Берегите ведьму! Казнить принародно, на Красной площади, согнать всех людей! И сжечь живьем!.. Ее, а не людей, остолопы!

— Опасно, государь. Чумной дым может заразить ваших рабов. Лучше тихо повесить на Болоте, подальше от Кремля.

Грозный топнул в досаде босой ногой. Вот жизнь! Два смерда спорят с монархом, ничего не боятся, и ничего с ними не поделаешь! Правы черти.

Грозный спиной упал в подушки. Обмяк.

— Ладно. Ступайте. Пытайте до рассвета о Сильвестре и Адашеве. Завтра не мучить, погребение пресветлое не осквернять. В воскресенье обезглавить на Болоте. Пыточный лист — в сокровищницу. Потом посмотрю.