Тайный воин
Шрифт:
– Я.
– Ты уж Лихаря пощади, не пой такого больше при нём, – неожиданно попросил Ветер. – Он сирота у нас. За Владычицу обидлив, словно за мать.
Скваре, еле тащившему ноги, сделалось совестно, словно это он стеня под лютые муки подвёл.
Между тем приблизились крепостные ворота. Ветер встал с санок, подмигнул ему:
– А я уже знаю, каким именем тебя величать буду. Только пока не скажу. Открою, если заслужишь.
Поднимаясь в хоромину, где обитали новые ложки, Сквара мечтал только доплестись до лежака. Он открыл незапертую дверь, вошёл… и сразу почувствовал: всё изменилось. На их с Ознобишей местах возле двери сидели Хотён и Пороша.
– Скварко! Скварко!..
Ознобиша махал ему руками из дальнего от входа угла, махал так, что готов был развалиться топчан. Вскочил, бросился навстречу, обхватил, уткнулся, заплакал. Мальчишки прыгали и шумели. С соседнего лежака улыбался Лыкасик. Сквара неуверенно двинулся в ту сторону. Его схватили за тельницу, потащили вперёд.
Как выяснилось, изветников не любят нигде. Две руки, указавшие Лихарю на горластого злочестивца, не остались незамеченными. И не были прощены. За Скварино сидение в холоднице отомстил Ознобиша. А помогал ему, вот что странно, Воробыш. Они сговорились в тот же день. Лыкаш, как было у него в обычае, доконно обо всём разузнал. Хитрый Ознобиша снова попался под ноги Инберну, взялся хвалить доброе высокостепенство за спасение друга – и, поскольку державец сразу его не прогнал, напросился на благодарную службу: способлять чёрной девке Надейке, мывшей котлы. Вот откуда происходили свёрточки, падавшие в дымоход. Чуть позже Воробыш, подгадав, запустил руку в коробок с маком. Лиловые маслянистые зёрна растёрли между камнями, подлили тёплой воды. Увели с кухни маленький кувшин пива. Примешали сонное молочко…
И поднесли Хотёну, ставшему без Опёнка в хоромине единовластным хозяином.
Двое Сквариных обидчиков уснули быстро и крепко. Пиво скоро запросилось наружу из полупустых черев, но спящие и не чуяли. Ознобиша ещё помог делу: уселся над ними, начал без устали переливать воду из кружки в пустой кувшин и обратно…
Под утро обоих растолкали. Мокрых, опозоренных, вонючих. Тут же вместе с лежаками выселили к двери.
А теперь и Сквара вернулся. Теперь будет всё хорошо…
Когда все снова угомонились, они с Ознобишей долго шушукались, прижавшись под одеялом. Скваре самому было что рассказать. И про дядю Космохвоста с его царятами. И про то, как возил Ветра на саночках в лес…
– Значит, про меня разговор был, – поёжился Ознобиша.
Сквара ответил:
– Хватит уже того, что ты больной едва не погиб.
Меньшой Зяблик вздохнул. Веселье от удавшейся мести и встречи с побратимом успело в нём отгореть.
– Может, лучше бы мне сразу…
– Ты почаще про Ивеня вспоминай, – посоветовал Сквара. – Устроишь им однажды, чего Ивень не смог. – Выпростал голову из-под одеяла, огляделся. – А где… те трое? Тихони?
Он теперь только сообразил, что, входя, не заметил в хоромине троих самых равнодушных мальчишек. Тех, что почти не подавали голоса, ни во что не лезли и только ждали, чтобы как-нибудь кончился один день и наступил следующий. Сквара даже по именам их не знал.
– Белозуб увёз, – сказал Ознобиша. – Ну, тот, что рынду твоего притащил. Ветер его опалил. Сказал, Белозубу только с такими мешками дело иметь.
– Куда их?
– Не знаю. Вроде на побегушки к кому-то. Сказали, никчёмные. Я думал, и меня заберут…
– Никакой ты не никчёмный!
– Если бы не семьян за брата наказывать, котляры на меня бы даже не глянули. На что я сгожусь?
Сквара ответил:
– Меня Ветер спросил, чем я в котле заниматься хочу.
– И что ты ему?..
– Я сказал, меньших пасти, чтобы не плакали. Или за пленниками ходить, которых здесь мучают и в холодницах морят.
– А он
– Посмеялся…
Ознобиша вдруг опять уткнулся в него. Сквара почувствовал на плече сырость. Сироте было страшно.
Он накрыл ладонью растрёпанную серебристую голову:
– Братья за братьев… сын за отца…
Ознобиша шмыгнул носом:
– Холод и страх не пустим в сердца!
Новые ложки стояли во дворе за спинами старших, когда умирал Космохвост. Ознобиша, по обыкновению, натвердо запомнил всё, что видел и слышал.
Из противоположного угла вдруг послышался грохот, возмущённые вопли, сдавленное хихиканье. Ребятня есть ребятня: в хоромине уже зародилась игра. Что ни вечер, в ловких руках появлялись палки, и под кем-нибудь рушился топчан. А бывало, даже не один. Сквара с Ознобишей сразу насторожились, забыв, о чём только что говорили, и некоторое время прислушивались в темноте. Потом оба уснули.
– Ты уразумел хоть, за что я тебя наказал? – спросил Ветер.
Он сидел возле очага в передней комнате своих покоев. Толстые ковры покрывали не только пол, но и каменные стены. Сюда приходили старшие ученики, если Ветер хотел что-нибудь обсудить с ними подальше от сторонних ушей. Во внутренних хоромах почти никто не бывал, а кто бывал, те держали рот на замке.
Лихарь скромно стоял возле порога, смотрел себе под ноги. «Ты меня прежде-то не особо засыновлял, – говорил его вид. – А теперь, когда окаянник этот появился, поди, совсем знать не захочешь…»
Вслух он ответил:
– За то, что скверно обращался с врагом, которого должен был сохранить бодрым и живым для допроса. За то, что не смог пропустить мимо края ушей его оскорбления. За то, что без спроса взял стрелу из твоего колчана…
Ветер безнадёжно покачал головой:
– Ничего ты, дурень, не понял. Ты мальчишку зачем к нему посадил? Другого места во всей крепости не нашлось?.. Как ещё пленника прямо вместе с новыми ложками не вселил…
Лихарь поднял глаза и сразу снова потупился. Всё лицо у него пестрело разводами кровоподтёков, ещё худшие пятна прятались под рубашкой. Больно было не то что двигаться – и говорить, и даже дышать.
«Всё от него, от недоноска…»
– Ты вот слушал, о чём они говорили, пока вместе сидели? – негромко продолжал старший котляр. – Имеешь представление, чего Космохвост ему в уши напел?
«И надо же мне было тогда о правобережниках тебе рассказать…»
На столе текучим серебром блестела кольчуга, сверху стоял ларец, вырезанный из тяжёлой сувели. Наружу беззащитно свисал старинный платок, сквозь кружево играла финифть. Ларец стоял косо: сокровища небрежно сгребли в сторону, освобождая место глиняной бутыли и маленькому лубяному коробу. От короба распространялся запах, делавший воздух в комнате густым, сдобным, съедомым. Ветер внимательно посмотрел на стеня и наконец как будто смягчился.
– Твоё счастье, – сказал он, – что старый царевич Коршак, уплативший нам за Эрелиса, на кого-то раскричался опричь зеленца, застудил нутро и не перенёс лихорадки. Поэтому мне уже не было особой нужды пытать телохранителя о том, куда он отправил Эрелиса и Эльбиз. К тому времени, когда ещё кому-нибудь понадобится их жизнь или смерть, царевичей всё равно уже не будет там, где их прячут сейчас… То есть я, конечно, нашёл бы, о чём его расспросить. Но после всего, что ты без меня наворотил, мне было важнее дать Космохвосту смерть в хвальном поединке. Чтобы новые ложки увидели, как Владычица велит поступать с доблестными врагами… Того, что пленнику можно было вначале дать немного окрепнуть, они сейчас не поймут… Щенки ведь не сразу начинают кусаться, их нужно притравливать, да с остерёжкой, это ты способен постичь?