Тайный заговор
Шрифт:
— Да-да, на свободе человек скорее склонен прощать и забывать. Однако тот, кто находится за тюремными стенами, ничего не забывает. Я во всяком случае никогда не забуду, что вы бросили меня, как ненужную игрушку!
Слегка красноватое лицо Смоленски налилось кровью и побагровело. Кардинал вздохнул и сказал:
— Джузеппе, ты — гениальный фальсификатор, но при этом дрянной убийца. Не нужно никого убивать, если ты не уверен на сто процентов, что тебя не поймают.
— Легко сказать, — заметил Пальмеззано, — но когда убиваешь кого-то, об
Смоленски поднял вверх указательный палец.
— Ты получил задание вывезти добычу. Об убийстве не было и речи. Я — порядочный кардинал!
— Я что, мог предугадать, что торговец антиквариатом вернется в свой магазин в полночь? Мы внезапно оказались лицом к лицу! Или, может, мне нужно было сказать: «Извините, я ошибся дверью!» — и убираться оттуда с настоящим Тицианом в руках, оставив фальшивку? Не зная, что делать, я схватил нож для разрезания писем — кстати, великолепная штучка из кованого серебра — и ударил. Тринадцать раз, как было написано в обвинении.
— Но мы так не договаривались! — Смоленски едва не задохнулся от возмущения.
— Договаривались, не договаривались… У нас не было договора и о том, что я буду прикрывать своих сообщников.
— Что касается сообщников, то там не было никаких улик, Джузеппе, Ни единой улики!
— Только потому что я держал язык за зубами, Смоленски. Если бы я тебя выдал, ты сейчас вряд ли занимал бы пост государственного секретаря.
— Если бы ты нас выдал, тебе бы это ничего не дало. Убийство отменить ты бы все равно не смог.
— Вот именно. Я думал об этом, когда взял все на себя. А еще я говорил себе, что если когда-либо выберусь из тюряги, то люди, которых я прикрыл, наверняка отблагодарят меня.
— Ты себе так сказал?
— Да, я себе так сказал, — повторил Пальмеззано, скрестив руки на груди.
Государственный секретарь Ватикана нахмурился. Затем выдавил из себя так тихо, что его едва было слышно:
— Чего ты хочешь, Джузеппе?
— Денег.
— Сколько? — В голосе Смоленски послышалась угроза.
— Сто миллионов лир, причем немедленно. А еще «Мадонну» Леонардо да Винчи из зала IX Ватиканских музеев.
— Да ты с ума сошел!
— Может быть, может быть. Но сумасшедшему тоже нужны деньги, чтобы жить. Сколько ты заплатил ему, когда его выпустили? — Пальмеззано кивнул в сторону Фазолино.
Мужчина в черном костюме откашлялся и переглянулся с Фазолино. После паузы он наконец ответил:
— Когда он был в заключении, курия платила его жене Анастасии еженедельную ренту. — Он вздохнул. — Ну хорошо, поговорим о деньгах. А что касается «Мадонны» Леонардо да Винчи… Как ты это себе представляешь?
— Очень просто, — ответил Пальмеззано и взял пакет, который он принес с собой. Быстро расшнуровав его и развернув упаковочную бумагу, он вынул оттуда
Тот опустился на колени и стал пристально разглядывать картину, время от времени восхищенно восклицая. Наконец кардинал поднял взгляд на Пальмеззано и сказал:
— Если бы я не был уверен, что оригинал висит в Ватикане, у меня не возникло бы никаких сомнений, что это подлинный Леонардо. Фантастически!
Джузеппе раскинул руки, словно стяжающий лавры актер, поклонился невидимой публике и сказал:
— Позвольте представиться, Леонардо да Винчи.
Тем временем Фазолино тоже встал на колени и присоединился к Смоленски. И пока он любовался картиной и восторгался профессиональным мастерством Пальмеззано, кардинал, покачивая головой, снова заговорил:
— Ты действительно гений, Джузеппе. Только вот — и в этом твоя трагедия — ты опоздал родиться лет этак на пятьсот.
— Пустое! Не уверен, что тогда бы мне было намного лучше. Все ведь знают, как тяжело приходилось Леонардо.
Постепенно Фазолино перестал умиляться. Немного придя в себя, он спросил, по-прежнему стоя на коленях перед картиной:
— И ты нарисовал ее в тюрьме?
Джузеппе кивнул.
— С фотоальбома из тюремной библиотеки.
— А почему именно эта картина?
— Заказ одного сумасшедшего американца.
— А как ты вышел на связь с этим человеком? Или, точнее, как он тебя нашел?
— Я же говорил: тот, кто полагает, что человек в тюрьме изолирован от внешнего мира, сильно ошибается. В тюряге знаешь обо всем, что происходит снаружи. Можно достать все, что угодно. Нужно только одно: деньги. Охранникам, кстати, плохо платят, очень плохо.
— Правильно ли я понял, — произнес Смоленски, — что ты собираешься обменять свою картину на оригинал и продать оригинал американцу?
— Молодец, все верно! — Пальмеззано хлопнул в ладоши. — Ни одна живая душа не заметит подмены. Ты же сам признал, что копия совершенна.
— А сколько тебе предложили за оригинал, Джузеппе?
Пальмеззано немного поломался, а потом тихо сказал:
— Два миллиона долларов.
Смоленски поднял брови.
— Это большие деньги. Но для Леонардо — всего лишь ничтожная доля того, что можно было бы выручить, если бы эту картину выставили на аукцион.
— Я все понимаю, — ответил Джузеппе. — Однако американец, заполучив «Мадонну», никогда не посмеет заикнуться, что является владельцем оригинала. Он просто не осмелится этого сделать, несмотря на то что это правда. Даже если бы он стал утверждать, что приобретенная им картина — оригинал, никто не поверил бы ему.
Он может говорить только о том, что у него есть блестящая копия Леонардо. Ну а тот факт, что о подлинности картины будет знать всего лишь какая-то горстка людей, значительно снижает цену. Смоленски задумался. Наконец он сказал: