Тайпи. Ому (сборник)
Шрифт:
Мы подбежали. Вероятно, все дело было в таинственной бутылочке. Найдя ее, я понюхал содержимое. Это был настой опия.
Жулик Джек с восторгом вырвал бутылочку у меня из рук и сообщил о том, что в ней, всем присутствующим. Он предложил всем вздремнуть, но не все его поняли. Тогда мы стали ворочать доктора с боку на бок, чтобы показать все достоинства нового лекарства. Доктор же казался совершенно бесчувственным и лежал так неподвижно, что я заподозрил его в притворстве.
Идея пришлась всем по вкусу, матросы улеглись, и чудесное лекарство пошло
Опий распределили поровну, поэтому последствий можно было не бояться. Но все-таки я хотел понаблюдать за его действием, осторожно привстал и огляделся. Был почти полдень, стояла полная тишина. Матросы лежали не шевелясь. Впрочем, мне показалось, что некоторые подсматривали.
Вскоре я услышал приближающиеся шаги и увидел доктора Джонсона. Ну и растерялся же он, увидев своих пациентов спящими!
– Даниэль, – крикнул он, ткнув моряка тростью в бок. – Проснитесь! Вы меня слышите?
Черный Дан лежал неподвижно.
– Джозеф, Джозеф! – закричал доктор следующему. – Проснитесь! Это я, доктор Джонсон!
Звонарь Джо лежал с открытым ртом и закрытыми глазами и не шевелился.
– Господи! – воскликнул Джонсон. – Что с ними? Эй, ребята! – кричал он, бегая взад и вперед. – Очнитесь! Да что с вами? Черт побери!
Он стучал тростью по колодкам и кричал все громче. Наконец, успокоившись, он оперся на набалдашник трости и уставился на нас. Со всех сторон раздавался храп.
– Они просто перепились, – решил Джонсон. – Негодяи! Ну, да это меня не касается…
Он ушел, и в то же мгновение все вскочили на ноги, хохоча во все горло.
Большинство матросов, как и я, наблюдали за доктором сквозь неплотно сомкнутые веки. Мой друг доктор проснулся, но что заставило его принять опий, если только он и правда его принимал, знал только он сам. Не будем больше об этом говорить, так как ни меня, ни читателей его мотивы не касаются.
Мы жили в тюрьме уже почти две недели, когда однажды утром вошел капитан Боб, вернувшийся после купания. В руке он держал длинный тяжелый кусок старой таппы и начал одеваться. Одним концом он прикрепил полотнище к стволу гибискуса, затем отошел на несколько шагов, обернул другой конец ткани вокруг талии и, вертясь, чтобы заворачиваться в нее, снова приблизился к стволу. Одежда напоминала юбку, и Боб казался в ней еще толще.
Капитан Боб сказал, что консул приказал нам прибыть к нему. Мы построились и в сопровождении Боба и двадцати туземцев направились в деревню.
Уилсон и несколько европейцев ждали нас, усевшись в ряд. Сбоку на кушетке полулежал капитан Гай. Он выздоравливал и, как оказалось, собирался в скором времени вернуться на корабль. Он хранил молчание. Консул же встал, достал какой-то документ и начал читать вслух.
Это оказались показания Джона Джермина – подробный рассказ о событиях, происшедших с нами от выхода из Сиднея до прихода в Папеэте. Документ был составлен очень хитро, в нем правильно
Мы молчали.
Джермина в комнате не было.
Консул прочел следующий документ – показания капитана Гая. Однако, как всегда, он сообщил немногое.
Третий документ оказался показаниями матросов, оставшихся на корабле, в том числе Затычки, который, очевидно, стал доносчиком. Все было преувеличено донельзя. Я сомневался, что подписавшие понимали, о чем говорили.
Каждый пункт этого документа вызывал громкие протесты, и консул безуспешно призывал сохранять тишину. Затем он торжественно вытащил из железного ящика судовой договор, с трудом прочитал, так как бумага выцвела и пожелтела, а затем указал на стоявшие внизу подписи членов команды, спросив:
– Признаете ли вы эти подписи своими?
– Зачем спрашивать? – ответил Черный Дан. – Капитан Гай отлично знает, что это наши подписи.
– Молчать! – закричал Уилсон.
Было видно, что он хотел произвести впечатление и прямота старого моряка его раздосадовала.
Некоторое время было тихо. Наши судьи совещались с капитаном Гаем, а мы строили предположения, зачем было читать нам все эти показания. Мы пришли к мысли, что это было сделано для того, чтобы запугать нас и заставить подчиняться. Так и оказалось.
– Вы видите, матросы, – встав, обратился к нам Уилсон, – что приняты все меры для того, чтобы отправить вас в Сидней на суд. Шхуна «Роза» пойдет туда не позже чем через десять дней. «Джулия» отправится в плавание через неделю. Вы снова отказываетесь от выполнения своих обязанностей?
Мы отказывались.
Консул и капитан переглянулись. На лице Гая отразилось разочарование. Взглянув на меня, он приказал подойти. Я приблизился.
– Это вас мы подобрали на острове?
– Да.
– Значит, вы обязаны жизнью моему человеколюбию? И какова же ваша благодарность!
– Вы не правы, сэр. – И я сразу выложил ему все, что знал. – Мне известно, что вы послали шлюпку в бухту, потому что надеялись найти нового матроса, и своим спасением я обязан судну, а не вашей доброте.
Доктор также от души высказался, охарактеризовав капитана Гая двумя меткими фразами – к вящему удовольствию всех матросов.
– Не захватить ли нам и консула с капитаном с собой в тюрьму? – заговорили моряки между собой.
Дело принимало серьезный оборот. Судьи разволновались и стали призывать нас к тишине. Когда все успокоились, Уилсон напомнил о «Розе» и сиднейском суде, а также о том, что до отплытия «Джулии» остается неделя. После этого он отпустил нас – и мы отправились обратно в тюрьму в сопровождении Боба и туземцев.
Через несколько дней нас посетили трое французских священников. До сих пор английские миссионеры прислали нам только какие-то брошюрки, а потому мы решили, что французы гораздо лучше.