Тают снега
Шрифт:
Получив деньги, Сережка стиснул их в руке и ринулся из избы. Профессор притворил за ним дверь, покачал головой и обернулся, почувствовав на своей спине взгляд.
Василий лежал с открытыми глазами. И опять все получилось не так, как думал. Он хотел все приготовить, сделать и ждать у кровати, когда сын откроет глаза. И тогда сказать: "Доброе угро" - или что-нибудь в этом роде. И они, может быть, разом перешагнут ту черту отчуждения, которая разделяет их. Но все получилось по-другому. Василий потянулся, соскочил
– Напрасно ты Сережку в магазин откомандировал: мать не любит давать ему такие поручения. И вообще все эти вина, закусочки ни к чему - я на работе.
– Ну и прекрасно, что на работе. Рюмка вина не повредит,- потирая руки, ответил Герасим Кондратьевич.
Василий прошел мимо него к умывальнику. Словно не замечая приготовленных отцом предметов обихода, выцарапал из пластмассовой коробки плоский обмылок и принялся с чувством полоскаться.
Появился Сережка с покупками. Губы у него были коричневые от шоколадки. Он то и дело облизывал их.
– Серега, я сейчас схожу к трактору, посмотрю там кое-что, а ты достань тут картошки, только у матери спроси сначала, и сварите вдвоем обед. Я скоро вернусь, - сказал Василий.
Профессор с готовностью и старательно исполнял все распоряжения мальчишки, и ему даже нравилось быть под Сережкиным началом. На плите зашипела картошка. Они уселись рядом с дверцей подтопа и, прислушиваясь к гудению нетра в трубе, молчали.
Герасим Кондратьевич с нескрываемой мягкой улыбкой смотрел на Сережку, который опустил руки на колени и о чем-то сосредоточенно думал.
– Ты в каком же классе, мужичок мой?
– В первом. Я не мужичок. Я Серега!
– Ну, извини, брат. Я не думал, что тебя это может обидеть. И как твои успехи, Сережа?
– Успехи? Так себе - серединка на половинку.
– Почему же?
– Трудно учиться. Когда в садике был, очень хотелось в школу. Зачем? Мальчик пожал плечами с таким видом, по которому легко догадаться, как жестоко он себя осуждал. После солидной паузы он рассудительно продолжал: Да и мамка все на работе да на работе. Ребята играть зовут. Вот пробегаем, а после выкручивайся. Костя тетин Лидии, он уже в третьем, тот выкрутится. Он хоть слижет у девчонок или на ладошке напишет. А у меня так не получается, - с сожалением закончил Сережка.
– И не надо, - серьезно проговорил Лихачев.
– Это все равно что, ну как тебе сказать, равносильно, как украсть что-нибудь.
– Н-не, Костя не вор. Дяденька, а вы взаправду профессор?
– решился, наконец, Сережка задать долго томивший его вопрос.
Когда Герасим Кондратьевич дал утвердительный ответ, Сережка, наморщив лоб и придвинувшись к собеседнику, спросил, глядя ему в рот:
– А профессор, это как?
– Что тебе сказать... с некоторых пор...
– начал выкручиваться
Но, к его радости, послышался глухой стук в стенку и мальчик заспешил.
– Меня зовут. Мама, наверно.
Больше он не пришел.
Обедали Лихачевы вдвоем. Обедали, изредка перебрасывались ничего не значившими словами.
– Вы, оказывается совершили героический поступок, - разрезая селедку, заговорил Герасим Кондратьевич.
– В такую пору, в такую яростную погоду доставили сено.
– Когда ты работаешь и спасаешь жизнь людей, не считаешь же это героическим?
– Разумеется. Это же обязанность каждого медика.
– А когда в прошлом году ты прилетал на Северный Урал, чтобы сделать срочную операцию школьнице, и, не отдыхая, прямо с самолета, пришел в операционную? Это что, тоже обязанность?
– Это, может быть, и не обязанность, но... Э-э, минуточку! А ты как узнал об этом?
– Да так вот и узнал. Я тоже иногда газеты читаю.
Герасим Кондратьевич отложил вилку, снял очки и напряженно уставился на Василия.
– И ты... и ты, зная, где я, зная, что я жив, не пожелал написать мне?..
Василий ткнул вилкой в картошку и небрежно обронил:
– К чему? Я считал, будет лучше для нас обоих, если мы не станем мешать друг другу.
– Мешать? Почему мешать?
Василий молчал, не поднимая глаз на отца.
– Чего же ты молчишь? Продолжай! Я хочу все знать, все услышать, понимаешь, все! Я, наконец, имею хоть небольшое право узнать о последних днях матери и о твоей жизни. Ты, может быть, считаешь, что я неправильно сделал, приехав сюда, что я всегда...
– голос профессора понизился до чуть слышного шепота.
Василий поднялся, зашагал по комнате, иногда щупал висок. Профессор молча отметил хорошо знакомый ему жест жены.
– Я слушаю, - напомнил о себе Герасим Кондратьевич.
Василий остановился, долго и молча смотрел в глаза отца. Он, кажется, первый раз смотрел в его глаза после того, как они встретились.
Герасим Кондратьевич выдержал этот взгляд. Выдержал и прочитал в глазах сына то, чего тот не сумел бы передать никакими словами.
– Вот так-то, - тихо и горько прошептал отец и пожал руку Василия выше локтя.
Василий отстранился и нервно зашагал по комнате от печки до стены, за которой слышался шум. Там, очевидно, домовничали одни ребята.
– Объясняться будем?
– усмехнулся Василий.
– Зачем ты так?
– тихо уронил отец.
– Зачем?
Василий резко повернулся к нему, и, когда заговорил, в голосе его послышалась затаенная боль:
– А как? Как надо разговаривать с отцом? Подскажи! Чего же молчишь? Ты ведь и сам не умеешь говорить с сыном. Даже стесняешься назвать меня сыном!