Тазовое дно. Сборник коротких и смешных (но это не точно) рассказов
Шрифт:
Марина с энтузиазмом его раздела. Глеб, чуть уже располневший, но еще вполне привлекательный физически (не зря ходил в зал и стриг бороду в барбер-шопе) разметавшись, спал младенческим крепким сном и мечтательно улыбался. У него стоял. Марина усмехнулась, сфотографировала на телефон, подумала, отхлебнула вина и притащила свою косметику. Нанесла мужу тон, хайлайтеры, румяна, тени, нарисовала стрелки, брови, ресницы и алый рот – все в лучших традициях Верки Сердючки. Когда макияж был готов, притащила из коридора неоновую гирлянду, которая висела еще с нового года, обмотала мужа и включила в сеть. На кровати мигало и переливалось
Нафотографировавшись и насмеявшись, Марина незаметно допила вино. Но она по-прежнему не знала, что делать. Очевидно было одно – он ей изменял. Вопрос был в другом: хотел он или не хотел развода.
– Ну почему ты, сука, такой кобель! – всхлипнула Марина. Ей вдруг захотелось принести нож, которым она пыталась вскрыть Ферби, и воткнуть мужу в грудь. Или положить подушку на лицо и придавить. Или перетянуть гирлянду на шее и затягивать, затягивать, пока не задохнется.
Глеб будто почувствовал, что его душат, резко и шумно выдохнул, захрипел, схватился за грудь и скорчился в позу эмбриона.
– Эй, ты чего, – не на шутку испугалась Марина.
Он замер, покрывшись потом. И лежал так, будто не дыша.
– Эй! – ей показалось, что он умер.
Вот дура! Ваигра и снотворное – это же нагрузка на сердце, а он не мальчик. Что, если она убила его?
Она отступила на шаг, еще один, споткнулась о кресло, встала. Сдавило все внутренности, заболело в груди. Будто его сердечная боль как-то передалась Марине. Боже мой! Что же она наделала! Убила отца своих детей!
– Глеб! Глебушка!? Проснись, – тормошила она его. Он безвольно лежал, бледный, холодный. Но дышал. Тело его казалось дряблым, будто обмякли разом все мышцы. Но он дышал. Под веками двигались зрачки.
– Живой! Живой! – зашептала Марина. – Глебушка, хороший мой. Что же я творю! – она засуетилась. Сквозь пьяный морок в сознании проступил весь ужас того, что сейчас чуть не произошло. Она принесла мокрое полотенце, тоник для снятия макияжа, ватные диски. И, сперва отерев его всего и накрыв одеялом, смыла косметику. Потом легла рядом с мужем, обняла его, прижалась всем телом и закрыла глаза.
Наутро они проспали до одиннадцати. У Марины с похмелья гудела голова, но она все равно была счастлива. Глеб, растерянно улыбаясь непривычной жизнерадостности жены, и, похоже, ничего не запомнивший из ночных приключений, с аппетитом ел омлет.
– Слушай, а там паштет остался? – спросил он.
– Мне ночью плохо от него было, – соврала она. – Я его выкинула. Прости.
– Так я и думал. Ну какая он баба? Наташка, Наташка. Колян и есть.
– В смысле?
– Да прикинь, Колян решил пол сменить. Хочет операцию сделать. Сейчас на каких-то гормонах сидит. А я ему говорю, ну какая из тебя баба. Никто не поверит. А он такой, спорим, твоя жена ничего не поймет.
– Что?
– Да я сам в шоке. Скажи, что ты же его сразу раскусила? Я видел, как ты скептически смотрела на этот паштет.
Маринка, поперхнувшись омлетом, закашлялась, потом засмеялась, но в глазах почему-то стояли слезы.
– Да ладно тебе, – успокаивал муж. – Сейчас это легко делается. Я почитал, мужика в бабу переделать – вообще фигня, внутрь вывернуть и
– Пусть звонит мне, – откашлявшись и вытирая со щек слезы, сказала Маринка. – Научу его, как настоящей женщиной быть.
Люба, исполняющая желания
Что вы знаете про невзрачных женщин? Ничего. Существа – невидимки. Работает в нашем офисе одна такая – Люба. Я ее раньше вообще не замечал. Одевается неброско – старомодные платья ниже колен, кофточки какие—то то ли синего, то ли серого цветов. Дешевый пуховичок. В офисе ее почти не видно, на фоне других девушек мимикрирует под цвет офисных перегородок. Я бы ее и не рассмотрел, если бы Колян, коллега по отделу, не начал мне про нее барабанить, что она исполняет желания. Не в том смысле, что в постели – до таких желаний не много желающих нашлось бы, а вообще, любые, если ее правильно попросить.
На новогоднем корпорате, когда я уже достаточно сфокусированный был и раздумывал над вариантами, Колян снова ко мне с тем же стейтментом подваливает.
– Не веришь? Я тля буду! Помнишь, как Степка начальником отдела хотел быть, и оп—па! Как с Любой стакнулся, глянь – ка, начальник, а ведь вшивый помощник менеджера был. А Волдырь, видал, на Феррари ездит – это же всегда его мечта была. Он же на этих Феррари совсем вольтанулся. Тоже Люба помогла. А Терминатора, знаешь, курьером у нас работал, имбецил перекаченный. В кино сниматься хотел. Я его недавно в телике видел, в бабском каком—то сериале. У всех сбывается. Магия у Любы какая—то есть. Она помогает тем мужикам которые ее это, ну того, ублажили.
– Трахнули, что ли?
– Ну а как еще бабу можно ублажить?
– Не знаю, комп от вирусов почистить. Сумки до дома донести. Туча способов.
– Ну, донеси, попробуй. Может сработает.
– А сам-то чего?
– Я пока думаю. Тут важно сформулировать правильно. А то, помнишь, Пашков летать хотел?
– Это который из окна во время проверки выпал?
– Не, другой. Хочу заметить, летать – не падать. Нет. Стюарnом теперь работает. Как педрила какой-то.
– Почему педрила?
– Ну а кто? Мужик что ли?
Пока Колька мысленно классифицировал сексуальную ориентацию сотрудников авиакомпаний, я допил залпом вискарь и еще раз внимательнее пригляделся к Любе.
Женщина как женщина. Все, вроде, при ней. Невысокая, кругленькая, лицо сердечком. Волосы пегие, глазки блестят, нос огурчиком. Если на нее правильно свет направить и фокус навести, то даже какое-то шевеление проявляется. Но и сомнения есть.
Стал я размышлять над этим дальше. Еще виски себе подлил. Последний, кстати. Пока пил, вспомнил, что было у меня одно страстное желание. Глупое, конечно, детское, еще с тех времен, когда пубертат крыл, как буря мглою. А мечтал я останавливать время. Но не просто так, а чтобы красоток раздевать и делать с ними, что заблагорассудится, а потом снова их одевать и время запускать заново. Я так подробно себе это представил, прям как в детстве. Особенно тот момент, когда они такие вдруг очухиваются, встряхиваются, а сами ничего не помнят, но телом чувствуют, нечто приятное с ними было. А я смотрю на это и многозначительно улыбаюсь, один во всем мире зная, что на самом деле произошло.