Те, кого мы любим - живут
Шрифт:
— Гвозди не мои — школьные, и я не дам! — сказал Ионел.
— Я другого и не ждал от тебя, сынок, — поднимаясь с ящика, жалостливо сказал Штефан. — Я не прошу, чтоб ты так, задаром, давал, а взаймы… На неделе съезжу в район и верну.
— Нет! — опять отрезал Ионел.
— Ну и на том спасибо, сынок. Придется мать сегодня снарядить в район, пусть сходит. Гвозди позарез нужны, а мне недосуг расхаживать. Прощевай, сынок. Спасибо, мать и отца пожалел. — Штефан, тяжело ступая, направился к выходу.
Ионелу показалось, что отец за последнее время постарел, осунулся.
— А когда вернешь гвозди? — остановил он его.
— Сказал, на неделе. Съезжу в район
Дрогнуло у Ионела сердце. Что-то в нем противилось: нельзя идти на уступки отцу. «Нельзя, нельзя», — думал Ионел. Но и мать жалко. Отец обязательно отправит ее за тридевять земель, не посчитается ни с чем. И Ионел дал отцу ящик гвоздей. И, только когда отец скрылся за воротами, понял, что сделал ошибку. Чужим добром распорядился, как своим. И хоть успокаивал себя Ионел, что гвозди вернутся в кладовую обратно, отдаст долг отец, все равно сосало под ложечкой.
Ионел хотел уже выйти и запереть кладовую, как заметил, что мимо двери мелькнула какая-то тень. Ионел выбежал на улицу и почти столкнулся со Спиридоном. Уши у Спиридона торчали, как у летучей мыши, по лицу расползалась приторно-сладкая улыбка: Весь вид Спиридона говорил сам за себя. Кровь в Ионеле закипела. Давно поджидал он случая встретиться один на один со Спиридоном, расплатиться с ним за все, да и не таким Спиридон был, чтобы не знать, кто динамо-машину разбил.
— Гвозди с татой воруете из школы, да? — спросил, воркуя, Спиридон и засмеялся. У Ионела было мертвенно-бледное лицо. — К земле прирос?.. — начал было опять напирать Спиридон с ехидцей, но не закончил фразы — Ионел сильным ударом сшиб его с ног.
Новый картуз слетел с головы Спиридона. Ионел наступил на него ногой.
— Не губи картуз! Меня бей, голову оторви, но картуз не губи! — заголосил Спиридон и, вскочив, бросился, чтобы вырвать из-под ног Ионела картуз.
Но Ионел новым ударом опять уложил Спиридона. И такая злость разобрала Ионела, что не мог больше сдержаться. Бил Спиридона без жалости. Навалился сверху, придавил к земле.
— Вот тебе, вот тебе за гвозди, чтоб не, совал носа, куда не надо… — цедил сквозь зубы Ионел. — А теперь за другое, — и так поддал под бок Спиридону, что у того перехватило дыхание. — Врешь, притворяешься, крыса!
Спиридон и молил, и плакал, и стонал. Мокрое лицо его вспухло и расползлось, красное и противное.
— Говори, кто разбил динамо-машину? Не может такого быть, чтоб ты не знал. — Ионел скрутил на его груди рубашку. — Ну, чего молчишь?
А Спиридон в самом деле не мог произнести ни слова. У него даже во рту пересохло, язык отнялся, глаза от страха омертвели. Ионел сильнее придавил Спиридона к земле, правой рукой перехватил ему горло.
— Все скажу, все скажу… — залепетал Спиридон. — Это я. Это я. Тата мне за это картуз новый купил.
Ионел не поверил тому, что услышал. Он теперь сам испугался от неожиданности. Но заставил Спиридона повторить все сначала. Спиридон слово в слово все пересказал. Ионелу стало противно. Прикоснулся он к Спиридону и, казалось, влез в липкую грязь, которую уже ничем не смыть.
— Уйди! — встав на ноги, брезгливо сказал Ионел.
Живой как ртуть Спиридон взвился с земли, схватил валявшийся рядом картуз и, прижимая его к груди, пустился наутек, сверкая голыми пятками.
В послеобеденное время вся детвора лагеря труда и отдыха высыпала на школьный двор. Просмоленные
Ионел стоял в воротах и так ловко брал мяч, что приводил в восхищение всех футболистов. Даже Андриеш, который защищал ворота другой стороны завидовал ему. Ионелу за каждый ловко взятый мяч аплодировали болельщики, стайкой теснившиеся около ворот; тут же стояли Нина Андреевна, дежурившая в тот день от учителей по лагерю, директор школы и еще две учительницы. Ионел расцветал от счастья. Жизнь его теперь переменилась: он и силы набрался, и не чужой никому, и на душе до слез весело. Спиридона Ионел заставил пойти к Нине Андреевне и рассказать слово в слово, как он ему, Ионелу, рассказывал, когда и по чьему наставлению разбил электрическую машину. Ионел сдержал все-таки слово, данное Нине Андреевне, и от этого было хорошо и легко. А что касается гвоздей, то завтра воскресенье, и отец их обязательно вернет. «Раз занимал, то вернет!» — отмахнулся от набежавшей мысли Ионел и тут поймал труднейший мяч. Сам удивился, как смог сделать это. Рядом стоявшие девчонки завизжали. Нина Андреевна одобрительно кивнула ему головой. У нее, как спелые сливы после дождя, черные глаза. Смеются они — и ничего нет роднее на свете.
— Гляди, ребята, — крикнул кто-то, — поп идет!
Ионел оглянулся. От школьных ворот шел его отец.
Под рукой у него ящик с гвоздями. Первая мысль, которая пришла Ионелу, — это броситься к отцу и увести его отсюда прежде, чем он успеет что-нибудь сказать. Но он тут же отказался от этого, заметив, что отец держит путь к директору школы. Страшная догадка обожгла Ионела. Но он еще не верил.
Штефана плотной стеной обступили ребята. С ног до головы он был одет в черное. Во всем дворе вдруг наступила тишина. Отец, подойдя к директору и учителям, поклонился им и поставил перед ними на землю ящик с гвоздями.
Любопытные ребята, теснясь, лезли друг на друга.
— Вот полюбуйтесь, чему вы учите наших деток. Воровству, — спокойно и громко произнес Штефан, обращаясь к директору. — Комсомолия. Пионерия. Как петлю, галстуки детям понацепляли. А толку на копейку. Ионел раньше, бывало, пуху куриного с чужого двора не унесет. А как отлучили вы его от дома, от отца и матери родной, в лагеря свои запрятали — вот и результат. Принес он ящик гвоздей и говорит: «Вот, тата, на хозяйстве пригодится, спрячь». Я ну его журить. А он мне толкует: в школьном хозяйстве ничего своего, мол, нет, все общее. Брать можно, не греша. Так что подобру-поздорову возьмите ваши железки и отдайте мне моего сына! Не хочу, чтобы он до конца вором и разбойником рос. Вон бедного Спиридона как он избил! И никто ему и слова не сказал. А Спиридона из школы исключили. Не человек — зверь растет. Вот какие у вас порядочки.
Школьный двор точно вымер: ни звука, ни шороха. Даже те ребята, которые только что восхищались, как ловко на воротах стоял Ионел, теперь со страхом думали: «Ионел — вор», — и брезгливо косились на него. Андриеш, полюбивший Ионела как родного брата, чуть не заплакал: неужели он ошибся в нем?
— Ионел, это наши гвозди? — спросил директор школы.
— Наши, — коротко ответил Ионел, еще ничего не понимая и дрожа всем телом.
— А почему они оказались у твоего отца?
Ионел молчал. Штефан ухватил его за руку: