Те, кого ждут
Шрифт:
И в этот раз, в это воскресенье, как обычно, он начал певуче, гортанно выкликать повеления танцующим теням ее души, но слов не было, звуков - не было. Мелодия - была. Мелодия, тяжелая, как сгусток крови, исцеляющая, как поцелуй, волнующая, как вызов на поединок, - мелодия касаний: чуть дерзких, чуть властных, обращающих непокорную орлицу в притихшую горлицу, - лучащаяся мелодия движений, высветляющая укромные тайники души. Владов выпевался всем сердцем, словно повторялся во времени, заново переживал прожитое расцветающее утро, тропинку вдоль обрыва, вдоль Крестовского пруда, к тихой заводи, где озерная просинь словно густела, скрывая от жадно-любопытных глаз беззащитный стебель последней водяной лилии, уже увядающей. Над зыбким покровом опавшей листвы, под навесом бесплотных, безлиственных ветвей ивняка она покачивалась - суматошно, беспорядочно, - и горделивую белизну лепестков жадно сцеловывал
"Владов, смотри! Она как я. Как мое последнее желание. Вечно живое и вечно безнадежное желание - Солнца и Любви! А поздно - уже отцвела. Я подарю ее тебе, Владов, подарю свое заветное желание", - и Зоя шагнула по листвяному ковру... Никогда по воде не ходили ждущие света и жаждущие милости.
Не важно, чем Владов отогревал вымокшую Зою - крепкими напитками или крепкими поцелуями. Не важно было, признает ли его Зоя колдуном, или нет. Что важно? Больно было слышать: "Что ж, я так и не подарю тебе свой цветок. Может, не судьба?". Пусть больно. Пусть больно вспоминать нечаянные грусти. Все равно Владов уже осмелел, и льет мелодию в Зоенькин сон, и Зоя танцует по озерной просини, по небесной просини, и пусть цветет эта лилия несрываемо, вечно, - и пусть ждет на берегу сумрачный колдун в бархатистом плаще, пусть ждет, пока ее не вынесет к Солнцу, ведь оно родит ей ожерелье лилий, - и там, где-то над небом, уже за небом, там Зоя очнулась, восхищенная ласточка: "Что ты делаешь со мной? Ты что, волшебник?". Что он мог ответить? "Мне станцевалось". Зоя вспылила: "С кем? А я? Почему без меня?" - и словно гневный дракон вонзил коготки в отворот воротника, и Владов снова вдохнул ее танцующее пламя...
Никто еще не признавал Владова повелителем снов.
Девушки, сбегавшие от Владова с завидной регулярностью, становились психологами либо пациентками психологов. Владов становился лучшим из их воспоминаний - ярчайшим, ослепительным, жгучим до боли и судорог. Такое положение дел Владова нисколько не радовало, только смешило, но смех был злой. Зоя же... Что еще вы хотите знать о Зое? В Зое был мир. Вот так вот. И даже - танцующий мир. Владову казалось: все, чего он хочет - видеть, как по глади неба танцует гневливая лилия, - и Владов тихо улыбался, зная, что завтра он наденет светлейшую рубашку с отметинками Зоенькиных зубок.
ЧИСТОЕ ОТРАЖЕНИЕ
У Владова будет блестящее будущее. Никто никогда в этом не сомневался. Твердили на сотни голосов: "Слишком умен, чтобы быть безызвестным". Владов поправлял: "Слишком умен, чтобы стать счастливым", - и словно наваждение одолевало: какая-то горечь ложилась на губы - словно ненасытная бледная немочь тянулась к поцелую. Простите, какое будущее может быть у человека, шепчущего женщинам: "Смотри, как в раскрытый зрачок ночь бросает вороха своих лилий"? Никакого. Мне кажется так. Но - все все знали о будущем Владова. Кто знал о его настоящем? Чем, по-вашему, он занимался спросонья? Считал компьютеры. Один - порядок, проснулся дома! Три - черт, опять родимая редакция! Пять - мамочка, все еще типография! Нет компьютеров? Подобные пробуждения влетали в копеечку - службы поддержания порядка неумолимы.
Сегодня компьютеров насчиталось около десяти тысяч. Владов решил - глаз больше вообще не открывать, тем более, что их заливало какой-то жгучей красной густотой...
Не врите, не был он истериком. И шизофреником не был. Кто вам сказал? Зоя? Нашли кому верить! Зое нельзя верить. Зоей можно любоваться. Можно и нужно. Даже - необходимо. Необходимая всем, не обходимая никем. Почему? Потому. Желающим знать подробности - обращайтесь к справочникам по психологии. Почему да почему! Где вы видели мужчину, не желающего овладеть податливой мягкостью? Где вы видели мужчину, сносящего вызов дерзкой строптивости? Неужели видели? Вам не повезло. Не тех вы видели. Настоящих мужчин ищите возле Зои. В этой пестрой стае Владов хотел стать... Вожаком, что ли? Нет. Вот как раз в любви к Зое ему не требовались последователи. Может, хотелось стать победителем? О, кстати: ее любимая песня - "Победитель получит все"... Вообще, женщина, конечно - весьма опасная игрушка. И притом необычайно дорогая. Владов сцеплял зубы: "Я не наездник и не скакун. Ни в каких состязаниях участвовать не собираюсь. В призах не нуждаюсь". Ну и, естественно, стоял особняком от толпы Зоенькиных воздыхателей, худющая мрачнятина. Из-за всегдашней угрюмости Владова подозревали в тайной склонности к сажанию живых людей на колы.
Человеческое сердце - драгоценность, но никак не игрушка. В этом Владов был уверен нерушимо. Кем он хотел стать для Зои? Повелителем желаний
Еще когда они поднимали тост за свою первую встречу, за первые откровения истомившейся крови, Зоя, лукаво улыбаясь, вымолвила: "Мне кажется, наш роман в твоей жизни будет самым эстетичным и глубокомысленным, самым-самым из всего, что с тобой было, из всего, что с тобой будет", - и Владов улыбнулся, но это была улыбка ослепленного невыносимым светом правды, и радость рухнула в бездну одиночества, и он метался меж стен своей вдовьей квартиры, ломая крылья о камень, зная, что Зоя, озолоченная солнцем Зоя она не останется с ним навсегда.
Эстетизм? Ну-ну. Был фильм о любви Шихерлис к разгильдяю Крису; были Рахманинов и Вагнер, и Зоя, оглушенная "Летучим Голландцем", трепетала в ладонях Владова; были листы нетерпеливых посланий, исписанные торопливым почерком Владова, явно захлебнувшегося полнолунным безумием; все это было и все это иссякло. Что осталось? Владов, пустая постель - и ночь никаких таких лилий в его зрачок не бросала, - лишь черная гуща лилась прямо в сердце. А ведь было все, и Зоя, задыхаясь, стонала: "Мне хорошо...". Или: "Мне так хорошо...". Иногда: "Мне так хорошо с тобой...". Но что-то явно недоговаривалось, не было каких-то ясных и верных слов, о себе-то как раз Владов ничего и не слышал, и словно поскальзывался, и ушибленное сердце постепенно переставало доверять. Ведь все было ясно - ее Вадим не станет долго смотреть сквозь пальцы на "молодежный период", и Владов не станет отцом ее детям - ведь он годится им в братья, и... и... и... Когда-то Владов всхлипывал от счастья. Теперь...
Как всегда, они встретились у перекрестка, где схлестывались потоки вечно куда-то опаздывающих преследователей Мечты. Да, оставался последний перекресток, последнее распятие одиноких дорог, оставалось только причаститься к последнему ожиданию - и все, и будет беленький домик Клавдии, и можно будет рухнуть в колыбель полнолунных надежд... Выждав, пока схлынет волна нечаянных соглядатаев, они вместе шагнули на уже затухающий зеленый свет. "Слушай, по моим звонкам ты мчишься, как на пожар! Здорово, я люблю скорость", - так она пошутила, но Даниилу не стало смешно - на скорости тысяча чувств в минуту с сердцем не шутят - у самого порога улыбки он замер, выдохнул: "Остановись! Останься со мной! Оставь мне свой заветный цветок!". "Милый мой, все цветы увядают", - и Владова понесло, он не мог уже остановиться, и так он выпалил: "Я никогда не был для тебя Животворящим Солнцем". Зоя растерялась: "Но я же... Но мне же...", - а Владов-то никогда не ошибался, вот что! Зоя все еще продолжала что-то лепетать, а Владов уже проходил Карпатским бульваром мимо дома Клавдии, и мимо Крестовского пруда с зачахшей лилией - обратно в заплеванный подъезд. У лифта скорчилась девушка в наручниках. "Вы обручились или вышли замуж?" - съязвил Владов. Спокоен был? Был чист. Словно стряхнул наваждение. Чист и светел, как свежий пепел. Пока переодевался, пока менял бархатистую "тройку" на латаные джинсы и "косуху", решил, что хватит. Не бывать больше ни пьянящему смеху вагнеровского "Голландца", ни отрезвляющим рыданиям рахманиновского рояля. Будет безыскуственный, искренний грандж, будет дикий и дерзкий, гремучий "Жемчужный шорох"[3]. Будет: "Если я: беспечный ездок - стань отражением в зеркале заднего вида". "Вот вам и весь эстетизм", - прошептал Владов и колени подкосились. Дряхлый мотоцикл впервые завелся с пол-оборота.
Раньше первых вздохов рассветного ветра его вынесло на объездную. Где-то меж ушами, в громадном пустом куполе еще журчал "Жемчужный шорох". Владов поправил зеркало заднего вида. Полюбовался отражением - чисто. Безупречная чистота небес. Ни тебе танцующих лилий, ни яростных драконов никаких вам, батенька, Шихерлис! Перед ближайшим столбом нажал на газ. Ушел вчистую.
Никто и не сомневался, что у Владова впереди головокружительное будущее.
СОМНИТЕЛЬНОЕ УДОВОЛЬСТВИЕ
"Не может отказать себе в удовольствии", - подумал Владов, когда рядом с ним присел на корточки, удивляясь владовской кровавине, патрульный.