Те, кого ждут
Шрифт:
По коридору прошуршала комета.
– Ребята, вы Данилевича видели? Зеленый весь! Наверх! Всех! Всех до единого! Мигом!
Зоя присела отдышаться.
Нет, не пойду, опять начнется: кто пил, с кем пил - каждый день одно и то же. Владимировна, ты чего - остаешься? Я звонка дожидаюсь, у Вадима отъезд намечается. Хоть оторвусь. Надоело под аусвайс-контролем ходить. Смотри, Владов, дождешься выговора. Владов и Владимировна - сладкая парочка. Бровь приподняла. Владов не шелохнулся. Перед глазами журнальные страницы мелькают, все, готово, закрываем номер, звоню в типографию. Кто парочка? У вас в глазах
Телефон-фон-фон. Зоя взвилась:
– Клав... ааа... Конечно, конечно. Владов, тебя.
Ненавижу телефон. Говоришь не с человеком, а с Государственным народным хором.
– Даниил Андреевич, трудолюбивый вы наш, потрудитесь подняться. Нет, не перетруждайтесь, поздно, работать над журналом вам уже не придется, по-видимому.
Где-то кто-то заикал. Владов, бросив трубку, вцеловался в потеплевшую ладошку:
– Когда?
– Еще не время. Жди.
– После твоих поцелуев я не хочу осквернять себя водой. Я не хочу омываться водой. Я хочу омываться твоими слезами.
– Вот о чем ты мечтаешь, дракулит проклятый! Я и так уже вся исплакалась по тебе. Иди же, не подставляй меня...
В зале заседаний, как всегда, не хватает стульев. Ничего, постою.
– Зря торопились, Даниил Андреевич, - Данилевич переломил карандаш. Все теперь в сборе? Для начала я хотел бы... Или мы акционируемся, или Шпагин нас закроет.
За громадным, во всю стену, окном ползет по простыни неба кровавое пятно. Далеко внизу шевелят усами троллейбусы, смахивающие на медлительных тараканов. Перед Данилевичем стопка исцифренных листов. Второй месяц нет дождя. Данилевич в черном костюме и при галстуке. Борода блестит.
– Мы не сможем собрать такую сумму. Все свободны. Даниил Андреевич, чего вы ждете? Вы свободны. Совсем свободны.
Охтин грыз ногти.
Данилевич порылся в ящике стола. Встал, постучал ногтем по крышке стола. Хрясть!
– пинком по ножке стола. Царапнул ногтем столешницу стола.
– Не ломайте мебель, пожалуйста, господин художественный редактор. Мои условия. Контрольный пакет акций со всеми вытекающими последствиями. Право первого голоса при обсуждении любого проекта. Право накладывать вето на любой проект. Пока достаточно. Подробности обсудим позднее.
– Вы обсмотрелись "Крестного отца", Даниил Андреевич, - Данилевич смотрит в окно, а за окном даже птицам небо опостылело.
– Откуда у вас деньги? Бутылки сдадите?
– Данилевич выглянул в коридор.
– Я наслышан о ваших знакомствах.
– Данилевич открыл фрамугу и попытался выглянуть наверх.
– Но не с дьяволом же, в конце концов, вы дружите.
– Данилевич обогнул столы и в холодильнике нашел бутылку мерзлой водки.
– Деньги нужны через неделю.
– Завтра я подготовлю новое штатное расписание.
"Умно. Правда, умно. Первым делом издать альбом акварелей - это умно. Очень умно", - пробормотала Зоя и даже не взглянула на подаренный браслетик.
– "Милош уклоняется от выплаты налогов, Данилевич продолжает заниматься любимым делом, у Вадима рассеиваются последние подозрения. Подозрения, говорю. Я говорю - исчезнут вопросы: почему я каждое утро мчусь в "Славию", как на пожар". При чем здесь ум?
Теперь я могу делать то, что хочу, а не то, что мне предлагают
В ту осень вместо "Здравствуйте!" навстречу кричали: "Доллар уже тридцать!". Долларов не было ни у кого, но кричали все. Почти все. Колосов кричал: "Жиды!" - но смолкал при Данилевиче. Данилевич кричал: "Кто?!" - но никто не признавался, и бутылки выносили сообща. Зоя не кричала, потому что Владов не глухой. Владов кричал во сне. Снился мотоцикл, задравший кверху горящие колеса.
Молчали ивы у Крестовского пруда. Молчали лавочки в саду возле ратуши. Молчали тетушки за стойками прокуренных кафешек. Мы бы на их месте тоже прислушивались. Но мы-то на своем месте. Мы за столиком под цветастым зонтом, возле книжного. Мы у Милоша. Мы - в "Счастливой Подкове", где скрипачи перешептываются: "Ну эти, помнишь? Красавица и чудовище, да!". Повсюду нас видно, никому нас не слышно. В кабацком грохоте никто нас не расслышит. А нам это надо? Мы заняты.
Мы, например, пьем. Пьем много, потому что в кабаках нельзя сидеть с пустым бокалом. Мы, например, вступаем в беседы. Беседуем много, потому что умолкших собутыльников тут же выносят ногами вперед.
В ту осень много говорили о нацистах. Колосов, разодрав вяленую рыбку на листах покойного журнальчика, размахивал костяком хвоста: "А ты может, тоже из этих, из ловцов душ? Тебя в чью честь назвали Даниилом?". Охтин, ощупав нос и откинув со лба серпики прядей: "Вот моих предков не рекомендую трогать". "Больно уж у вас, батенька", - басил Колосов в гулкий коридор, "лик иконописный. Особенно в сумерках. Рубаночком, правда, не мешает шугануть". Колосова шуганули приказом.
О нацистах говорили много. Шпагин под локоток выводил секретаршу, трелькал на ушко: "Русалочка! Приглашаю - окрылеете!" - щелкал ключ, стискивались челюсти, стекленели белки, Шпагин раскачивался перед окреслившимся Милошем:
– От лица всего "Белого Потока" прошу вас оказать содействие развитию нашего движения.
Лобастый Борко, багровея, спекался морщинками. Тер кулаком переносицу. Из-под кулака косил на Владова. Владов, пристукнув зажигалкой о подлокотник кресла:
– Мы со скидкой отпечатали ваши буклеты, так? Так. Мы издаем только русских авторов, так? Так. Не российских, прошу заметить, а русских. Еще точнее - славянских. Благодаря нашей деятельности, благодаря нашим организационным действиям деятели русской культуры - русской, а не российской!
– могут вздохнуть свободнее.
– Благодаря вашим действиям, Даниил Андреевич, - Данилевич, оглаживая бороду, умиленно моргал, - благодаря вашим прекрасным действиям город лишился русского художника. И вот, кстати... Если ваш друг Имран - русский, то я - китаец.