Те, которые
Шрифт:
Четверо других были тоже обузами разной степени тяжести. Двое бомжей, которые всячески старались оттянуть выписку, стонали и жаловались на все подряд. Фрезеровщик Егор, едва не лишившийся пальца, выйдя на смену пьяным. Этот ни о чем другом говорить не мог, кроме как матерно крыть заводское начальство, периодически расширяя круг виноватых до правительства. А еще с нами лежал совсем молодой мальчишка. По голосу ему было лет двадцать. Я его сначала принял за медика – слишком квалифицированно он обменивался терминами с лечащим врачом – но потом
Никого из нас никто никогда не навещал, даже нянечка убирала раз в три дня, поэтому все страшно возбудились, когда в палату заглянул посетитель. Им оказался мой участковый, Вениамин Петрович.
Он был очень смущен, притащил апельсины (цитрусовый запах сразу перебил больничные ароматы). Меня почему-то называл на вы.
– Вы, Петрович, не волнуйтесь, мы этих гадов найдем! Я даже подозреваю, кто это, – участковый понизил голос, – таксисты местные. Они раньше… хм… этот бизнес контролировали. А тут вы…
– Тезка, – взмолился я, – мы же вроде на ты были?
– Ну да, – он замялся, – я же тогда не знал, кто вы…
И он поведал удивительную историю. Оказывается, меня нашли вовсе не на остановке, а в моей собственной квартире. Дверь была открыта ключами. Нехитрый скарб перерыли, вытащили все деньги и все спиртное. Когда туда прибыл Вениамин Петрович, чтобы составить протокол, наткнулся на мои наброски, заинтересовался… ну и прихватил с собой.
– Вы не думайте, – извинялся участковый, – я не чтобы присвоить. Просто… понравились очень. Решил показать одному… Есть у меня один знакомый искусствовед… или что-то вроде…
И вот показывает мой полутезка эскизы искусствоведу, а тот за сердце хватается. «Боже! – кричит. – Это же талант! Самородок! Смотрите, как он стремительно прогрессирует!»
– Он там еще что-то говорил, – вздохнул участковый, – только я не запомнил. Он очень просил о встрече… Но я решил сначала с вами посоветоваться. Вы ведь не против?
Башка гудела, и я не мог сообразить, против я или нет. Я быстро провел подушечками пальцев по казенному одеялу. Нащупал на нем выпуклый узор и принялся его поглаживать. Как я выяснил в результате экспериментов, это нехитрое действие меня успокаивает.
А теперь пожмякать панцирную сетку – мозги прочищает.
– Этот профессор предлагает, – продолжил Вениамин Петрович, не дождавшись ответа, – подучить вас немного. А потом персональную выставку. Он говорит, вы талантливый художник, один на миллион…
И тут раздался хохот фрезеровщика:
– Твою ермолку! Художник, блин! Он же слепой, как чучело! Ты чего, командир, не заметил?
Я кожей почувствовал, как окаменел участковый.
– Ннне может быть… Как?..
– А вот так, – грустно отозвался я, вызвав новый приступ веселья фрезеровщика. – Тюкнули эти таксисты мне по затылочку монтировочкой – и все. Полная темнота.
Со стороны койки
– Ах, суки, – с чувством сказал Вениамин Петрович, – они же говорили… Ну я их найду!
Раздался грохот отодвигаемой табуретки, но я уже привел мысли в порядок и отпускать моего посетителя не собирался. Мои пальцы резвились среди пружин, и легкое покалывание бодрило не хуже крепкого кофе.
– Вениамин Петрович, – сказал я весело, – а приводите своего искусствоведа! У меня есть к нему предложение!
Из угла фрезеровщика донесся всхлип:
– Я щас сдохну!
– Слушай, Петрович, – сказал сосед слева, – а ты что, точно художник?
После визита участкового мой авторитет в палате вырос почти до уровня Путина.
– Учился, – коротко ответил я.
Не то чтобы брезговал беседой, но сосредоточился на другом. Мои пальцы и ладони шарили по одеялу, выискивая нужные шероховатости и выстраивая складки по определенной схеме.
– А че? – хохотнул фрезеровщик. – Был же глухой композитор! Че бы не быть слепому художнику?!
Теперь у него появилась новая тема для разговоров, и я искренне скучал по тем временам, когда выслушивал многоэтажные пожелания руководству завода.
Пальцы и ладони старательно отыскивали, выглаживали, сминали…
– Ну и как оно, – продолжал любопытствовать сосед слева, – много художники получают?
– Хрен его ведает, – тут я был совершенно честен. – Я ж только учился.
– И не узнал? – сосед был откровенно разочарован. – Чего учился, если расценок не знаешь?
– Ради идеи! – неожиданно подал голос пацан-«косильщик».
– Помолчал бы! – проскрипел Макар Антонович. – Что ж ты в военном комиссариате об идеях забываешь?!
В палате тут же завязалась живая дискуссия на тему «Духовное и материальное – что важнее?». Меня оставили в покое, всем кагалом навалившись на юного идеалиста.
Я продолжал свои манипуляции. Должно быть, со стороны казалось, что я просто нервничаю – руки снуют над одеялом, как ткацкие челноки. Иногда замирают, что-то сминают или разглаживают, снова проверяют. Я понимал всю степень риска. Молился богу, которого пока не встречал во Вселенной, чтобы искусствовед имел не только тонкую душу…
…И вздрогнул, когда услышал над самым ухом:
– Здравствуйте, любезнейший! Вы позволите присесть на вашу постель?
– Нет! – я испуганно раскинул руки над одеялом, как курица, которая пытается прикрыть птенцов от падающего камнем коршуна.
– О, – только и смог сказать гость.
– Вы его извините, – послышался голос Вениамина Петровича. – У него травма. Сотрясение мозга…
– …и потеря зрения, – добавил я. – Прошу простить, но садиться на кровать не нужно. Меня зовут…