Те, которые
Шрифт:
– Александр Петрович, – сказал гость, – я уже знаю. А я Михаил Леонидович, кандидат искусств.
– Очень приятно, Михаил Леонидович, – я счел нужным слегка наклонить голову.
Впрочем, при этом старался не пошевелиться. Одеяло ни в коем случае не должно потерять форму.
– Как вы понимаете, – я старался говорить сухо, почти строго, – путь в изобразительное искусство для меня закрыт.
– Ну… – кандидат искусств явно пытался меня приободрить. – Медицина сейчас…
– Не с моими
Я вдруг понял, что вся палата превратилась в одно большое ухо. Это плохо… Могут украсть идею… Хотя кому тут красть? Не тот контингент.
– Поэтому мне пришлось изобрести новый вид искусства, – я сделал паузу. – Кинестетический. Или, если угодно, тактильный.
Кто-то – наверняка бывший учитель – уважительно прищелкнул языком. Фрезеровщик, к счастью, пока не видел причин для веселья.
– Это… – Михаил Леонидович пока не понимал, куда я клоню. – Это, простите, как?
– Дайте руку!
Я протянул обе руки в сторону голоса, ладонями вверх. После паузы (с участковым перемигивался, что ли?) искусствовед осторожно положил на них свою руку. Я аккуратно, но цепко ухватил ее и слегка пробежался пальцами. Теплая… кожа тонкая. Лучше не придумаешь!
– Не волнуйтесь, Михаил Леонидович, – я улыбнулся, искренне надеясь, что улыбка слепого не выглядит слишком жутко, – больно не будет.
Я аккуратно перевернул его руку ладонью вниз. Он все-таки был слишком напряжен…
– В таких случаях, – нервно сказал искусствовед, – врачи обычно врут: «Вы ничего не почувствуете!».
– О, нет! – таинственно сказал я. – Почувствуете! И еще как!
Я осторожно опустил его ладонь на одеяло.
– Ой, – сказал Михаил Леонидович как-то совсем по-детски. – Как… как странно…
Я порадовался. С первого раза попал на зону расслабления – хорошее начало. Рука кандидата искусств почти не сопротивлялась, когда я нежно передвинул ее вдоль одеяла.
Михаил Леонидович замер… и рассмеялся звонко и счастливо.
– Щекотно? – мой участковый, кажется, плохо понимал, что происходит.
Как, надеюсь, и все остальные, кроме искусствоведа.
– Не-а! Здорово! Весело! Вот это да! А еще что у вас есть?
– Немного грусти, если позволите.
– Только потом верните в эту зону, ладно? – по голосу искусствоведа было понятно, что он улыбается.
– Любой каприз! – ответил я и передвинул его руку на десять сантиметров вправо.
Я как раз заканчивал небольшую композицию, когда в дверь мастерской постучали. Деликатно, нервно – это искусствовед Миша.
– Занят! – крикнул я.
У меня действительно сейчас был важный этап – придание профилю нужной шероховатости. Для этого нужно рассыпать крупный песок по поверхности, на которую
Но Миша постучал вторично. Это было странно. Обычно после моего «Занят!» он затихал на полчаса и стучать более не отваживался, только покашливал. Значит, причина есть, и неотложная.
– Минуту! – сказал я тоном потише, но засыпку завершил.
Тщательно протер руку ветошью (вдруг Миша наконец привел нужного человека?) и только после этого отпер. Запах чужого одеколона заставил сердце биться сильнее. Это был отличный одеколон, дорогой, не резкий. И нанесен без фанатизма, с чувством меры.
Его хозяин вполне мог оказаться человеком, который мне нужен. Поэтому я решил сделать вид, что не заметил его. Пусть посмотрит на товар без упаковки.
– Миш, – сказал я досадливо, – сколько раз я тебе говорил?
– Но тут…
И мой кандидат искусств вдруг осекся. Ага, значит, гость подал ему знак молчать. Отлично.
– Что «тут»? У меня сейчас клей застынет! – я вернулся к верстаку, пробежался пальцами по песку. – Что там у тебя?
Миша нес какую-то пургу про публикации в блогах, я досадливо морщился и работал.
Кое-где снял лишнее, чтобы тут же перекинуть на «лысые» места. Изгиб тщательно зашкурил. Проверил пластичную часть, надавливая на нее то сильнее, то слабее. Приложился к наружной стенке щекой.
Гость оставался бесшумен. Либо он флегматик от природы, либо серьезно во мне заинтересован. Впрочем, одно другого не исключает.
– Слушай, – я перебил Мишу на полуслове, – мне наплевать, что и кто там написал в интернете! Я тебе сто раз говорил: мои работы нужно показать настоящему профи!
– Э-э-э… М-м-м… Ну-у-у… – содержательно отозвался искусствовед.
Кажется, он был чем-то очень сильно озадачен.
– Миш, – с ласковой угрозой попросил я, – уйди, а? А то как шарахну по башке шедевром!
Вдруг я почувствовал, что запах элитного одеколона ослабел. Он что, ушел? Черт! Надо было не ваньку валять, а сразу брать золотого тельца за рога!
Но расстроиться я не успел. У входа в мастерскую раздалось деликатное покашливание. Я резко повернулся на звук.
– Прошу прощения, – произнес глуховатый баритон. – Я услышал голоса, вот и спустился.
Молодец, мужик! Не стал возникать из воздуха, а инсценировал тактичное прибытие сверху.
– Добрый день! – Я изобразил смущение, нашарил на столе тряпку, принялся вытирать руки.
– Здравствуйте, – отозвался баритон.
– Это Дмитрий Алексеевич! – Миша явно испытывал огромное облегчение. – Он заинтересовался вашими работами, Александр Петрович. Я взял на себя смелость пригласить его сюда…