Те же и Скунс
Шрифт:
Волшебные это часы – тихий летний вечер в загородном доме: сквозь открытое окно веет холодком, шепчутся берёзы и липы, где-то по тёмным кустам уже перекликаются неведомые горожанину птицы, а высоко в небе, откуда ещё виден закат, разносятся голоса чаек, летящих в сторону моря… А внутри дома – мягкий свет торшера, аппетитный запах домашней пиццы, тонкое благоухание французского коньяка, разлитого в изящные хрустальные бокалы…
– Я отчасти по делу, – наконец сказал посетитель. Иван поставил фужер:
– Насчёт Скунса, наверное, беспокоитесь?..
– О нём, родимом, – вздохнул Пётр Фёдорович Сорокин. – Ведь так и не проявлялся?
– Нет пока. Я бы сразу вам сообщил.
– А должен был бы. Когда ещё должен был
– Прибыл. У Кемаля Губаевича лежит. В отдельной квартире, как договаривались. И в «Рекламу-шанс» объявления всё время даём…
Пётр Фёдорович встал и прошёлся по комнате.
– Куда ж он, ёлкин двор, подевался!.. Волнуясь, Сорокин утрачивал сходство с академиком Лихачёвым и становился тем, кем был в действительности – вором в законе по кличке «Француз».
– Ты уверен, что он границу-то пересёк?.. Иван улыбнулся.
– Пётр Фёдорович, в чём можно быть уверенным, когда имеешь дело со Скунсом?.. Только то, что он никого ещё не подвёл, если играли по его правилам. Ну и в сети с ним – душевное удовольствие… Ma'stre, [17] как вы изволите выражаться…
Сорокин постоял у окна, потом вернулся и сел. При свете торшера было заметно, что он уже очень немолод и что половина его жизни прошла весьма далеко от курортов.
17
Мастер (фр.).
– Ладно… – проговорил он и потёр рукой лоб, – Других не подводил – будем надеяться, и нас, грешных, тоже… И вот что ещё, Ваня.
– Слушаю, Пётр Фёдорович…
– Предчувствие у меня, Ваня. Появиться-то он, может, появится, да, боюсь, не совладать с ним Кемалю… Не тот уровень… Сорвётся на чём-нибудь наш мурза, как пить дать сорвётся…
Иван опустил глаза и стал медленно поворачивать за ножку хрустальную рюмку.
– Если дело пойдёт как надо, – продолжал Француз, – Скунс к тебе будет, видимо, обращаться за информацией…
– Как договаривались, – кивнул Иван.
– …которую ты ему и будешь выдавать как попу на исповеди, в полном объёме и на кого угодно, хоть на меня, хоть на Папу Римского. Он её всё равно проверит ещё по десяти каналам, о которых нам с тобой знать не положено, так что врать…
– Знаем, Пётр Фёдорович. Наслышаны.
– Но ежели Батый Чингисханович что-нибудь не того… Стану просить тебя, Ваня, познакомиться со Скунсом поближе. Тем более у вас с ним, сам говоришь, душевное удовольствие… Как, Ваня? Не страшно будет? По пробуешь, если что? Насиловать, сам понимаешь, не стану…
Иван покатал в рюмке капельку коньяка, сохранившуюся на дне, не спеша вылил её в рот и честно ответил:
– Страшно, Пётр Фёдорович. Даже очень. Но попробую. Ну, голову отвернёт… так без вас я всё равно давно бы не жил…
Старый вор ласково посмотрел на него.
– Ты, Ваня, только прежде смерти не помирай. Может, ничего и не понадобится ещё.
Утро тяжёлого дня
С самого утра всё складывалось отвратительно. Электричка шла набитая битком, что было, в принципе, ещё терпимо, хотя поднятию настроения и не способствовало. Наташа качалась в потной толпе и думала о том, как хорошо было бы иметь автомашину. Она трезво представляла свои финансовые возможности. Несколько лет не есть, не пить и ходить нагишом. Не говоря уже про автошколу, где, по доходившим до неё слухам, без взятки и за руль не посадят… Ладно. Допустим, начал бы за ней ухаживать парень с машиной… Наташа даже прикрыла глаза, и умозрительный образ почему-то приобрёл волнистые волосы, ухоженные усы и мальчишескую улыбку. Когда облик с необходимостью довершили очки, Наташа поняла, что навоображала себе покойного Листьева. Или, тоже не
Нельзя сказать, что мелкая гнусность нанесла ей душевную рану и непоправимо испортила день. Наташа даже не стала оглядываться, извергаясь в людской волне на купчинскую платформу. Другое дело, что «шаловливые ручонки» словно бы в некотором роде опошлили её мысленные рассуждения, запачкали образ, созданный воображением. Этого она простить не могла и до самого эгидовского порога изобретала обидчику ужасную казнь. Вот она ловким движением перехватывает чужую руку, вздумавшую изучать покрой её джинсиков, а потом вот так и вот этак выворачивает её в суставе, и здоровенный мужик…
В сумке у неё лежала одобренная Колей распечатка командного файла, призванного вернуть секретарскому компьютеру должное быстродействие. Наташу брало искушение сразу пойти с ним к Плещееву, испрашивая высочайшего разрешения на переделки. Однако собраться с духом оказалось неожиданно трудно, да и Сергей Петрович всё утро был занят… Так что за начальственную дверь Наташа проникла только к середине дня.
– Слушаю, Наташечка, – любезно сказал Сергей Петрович. Она развернула свой листинг (Бог с ними там, с техническими подробностями, станет он в них разбираться, просто ради солидности…), потом стала что-то объяснять про «персональные» каталоги для документов на каждую тему… и в это время на столе у Плещеева зазвонил телефон. Сергей Петрович поднял палец – минуточку! – и снял трубку:
– Алло?
Звонила жена. Наташа поняла это по тому, как сразу переменилось его лицо, какие появились в голосе интонации. Так разговаривают только с любимой женщиной, единственной на всю жизнь. Голос в трубке звучал отчетливо и достаточно громко.
– … не болит?.. – помимо воли расслышала Наташа. – Ну что ты, – ласково и как-то очень тепло ответил Плещеев. – Помнишь, что «царь царей» обещал? Месяц как минимум могу жить спокойно…
Наташа тоскливо подумала, что до неё с её распечаткой у Сергея Петровича дело уже не дойдёт. И вообще, как-то нехорошо стоять перед человеком и мешать глубоко личной беседе. Много есть всякого разного, чего не выговоришь при посторонних. Наташа попятилась к выходу.
– Наташечка!.. Делайте всё, как считаете нужным, – зажав трубку ладонью, сказал ей Плещеев. Да-да, Люда, слушаю… Это я так, просто секретарша бумагами заскочила…
– Спасибо, Сергей Петрович, – сказала Наташа и закрыла дверь с той стороны. Стены «предбанника» показались ей тусклыми и неопрятными, а окно – запыленным и мутным, совсем как то, под которым она, ревела в больнице. Даже жизнь, происходившая за этим окошком, выглядела нереальной. Искусственные растения, никогда не бывшие живыми, навевали мысль о трагической невозможности. Шуршащая пластмассовая не-жизнь казалась вечной: выкинь в помойку, она и там будет неувядаемо покоиться, сохраняя никому не нужную зелень… Наташа с отвращением посмотрела на висевшую в руке распечатку. С каким дурацким рвением она трудилась над ней, а зачем? Кому будет холодно или жарко от того, что чёртов компьютер заработает немного быстрей?.. Зачем вообще всё?.. Если так или иначе придётся состариться и умереть (ничего хорошего в жизни отнюдь не узнав), да ещё в итоге окажется, что никакого рая там нет, вообще ничего нет, кроме темноты и червей? Просто секретарша. С бумагами заскочила…