Театр Аустерлица
Шрифт:
– О, поверьте, я отдаю вам должное. Во Франции никогда не было такого реформатора. Но вы живете ради славы и власти, ваше честолюбие не знает границ, поэтому все висит на волоске. А французский народ по большей части – крестьяне, мелкие буржуа. Солдаты-то ваши в основном из деревни.
Как бы объяснить ему, что у всякой страны, как у человека, своя судьба. Здесь не Северо-Американские штаты. И некому уступить власть, потому что больше нет никого, так же идеально созданного для власти, умеющего ей так же отлично пользоваться, и в чьих руках от нее будет меньше всего вреда.
– Я честолюбив,
– Чтоб платить за эту преданность, вы и создали Орден Почетного Легиона по образцу рыцарских орденов. Блестящая, конечно, штучка, но в основе ее неравенство. Возникает как бы новое дворянство, люди же по природе равны.
– Люди равны только перед законом. Искусственное равенство так же несправедливо, как феодальная иерархия. Необходимо честное соревнование. Орден Почетного Легиона – волшебная палочка, которая из обычных людей делает героев. Попробуйте придумать другую. Если не уважать заслуг, не будет ни свободы, ни достоинства.
Как удивительно, что он не понимает таких простых вещей – при его-то уме?! Что это – ограниченность, сила революционной догмы?
Карно верил в равенство. Не в то, что все люди одинаковы, тут он точно знал, что никто не разбирается, скажем, в геометрии так, как он, даже этот военный гений, который удивил его когда-то решением старой задачи о треугольниках. Но пусть это останется внутренним, личным делом каждого, не нужно напоказ награждать, возвышать, а то одни снова захватят власть над другими, восславят ее подлыми красивыми словами и будут передавать потомкам из рода врод.
– Поэтому вы возвращаете изгнанных из Франции аристократов?
– Я возвращаю только тех, кто не воевал против нас. Сейчас, когда феодализма больше нет, аристократия безобидна. Но она необходима. Это сословие воспитано в понятиях чести, им не нужно объяснять, что такое величие, слава или милость к побежденным. Иначе нам останется узнавать про благородство разве из трагедий Корнеля или поэм Оссиана. Хотя вы правы, между нами нет сходства. Мои ворчуны, возможно, даже лучший пример для подражания. Они доблестны. А для чести французской нации нет ничего важнее чести французской пехоты.
Да, больше всего империя нужна его ворчунам – все-таки он солдатский император.
– А конституция? Что вы с ней сделали?
– Поменял на конституцию X – го года. Разве что-то случилось? Слышали, как теперь шутят в Париже: «Что дает конституция X – го года? Бонапарта.» Смешно. Кодекс Наполеона – вот что важно, форма правления не имеет значения. Что вам нужнее – либеральные принципы или демократия?
– Мне нужно то и другое. Десятилетнее консульство, теперь пожизненное. Пожалуй, еще не поздно стать Вашингтоном, но если все же станете Кромвелем, когда-нибудь жестоко за это поплатитесь.
– То и другое вместе пока невозможно. На нас все время нападают. Теперь понятно, что война с Англией продлится долго и втянет в себя много стран
– Единая Европа – утопия. Удача может в любой момент отвернуться, и тогда вы упадете в прикрытую цветами пропасть.
Итальянская кампания
В действиях свободен как воздух, которым дышит. Он движет полки свои, бьется и побеждает по воле своей!
Тот портной в Венеции верно подсказал про серый плащ к треуголке. Или двууголке? Черт знает, как называется эта дурацкая шляпа. Их все разнашивает Констан – может, он знает? У камердинера огромная голова.
Серый цвет хорош – броскость вульгарна. Ему нравится серый. Или темно-синий – цвет их шинелей. В темно-синем был при Маренго. Тогда появились чёлка и скучные волосы в скобку – вместо длинноволосого романтика времен Арколя и Яффо. Интересно, каким его запомнят? Как сейчас – в сером плаще с треуголкой и звездой Почетного легиона на мундире? Запомнят ли? Пожалуй, да. Для победителя при Лоди, Кастильоне, Пирамидах, Ульме должно найтись место в Истории. Он угадал свое предназначение и пожертвует ему всем – и счастьем и любовью. Всем, что для любого человека и есть единственный смысл жизни. Только не для него. Впервые понял это в Италии. Ту кампанию не превзойти, не повторить. Он был влюблен, свободен как ветер, служил Родине и себе самому. Из отчаянных оборванцев, кажется, одним рывком воли создал грозное войско, перемалывал с ним бесконечные пьемонтские, австрийские армии, а в голове царила Жозефина.
И все было впереди. Ах, как ему тогда везло! Судьбе никогда и нигде не устоять перед его волей, но с той кампанией ничто не сравнится. Всегда в меньшем числе, нападал и разбивал неприятеля наголову повсюду, где только мог найти. Там, при Кастильоне, родилась его стратегия, там он впервые заворожил солдат своим военным счастьем. Самая большая честь – быть первым в атаке, самое большое несчастье – разочарованный взгляд генерала. Когда честь превыше всего, сила натиска неодолима.
Нет ничего невозможного, слово «невозможно» нужно выбросить из французских словарей. Оно развращает. И нет ничего важнее дерзости замысла, конечно, если можешь этот замысел воплотить.
Теперь время легенды. Нужно создать добротную, чтоб хватило надолго. Его империи не нужен живой Наполеон, ей нужен герой, миф. У Наполеона могут болеть ноги или живот, у императора никогда ничего не болит, он никогда не устает и почти не спит. Наполеон изредка делает ошибки, император непогрешим и знает все наперед. Например, план этой кампании он, конечно, составил еще в Булони, когда собирался переправиться в Англию, и уже там точно указал место, где разобьет врага. После битвы пусть об этом напишут во всех газетах.