Театр «Глобус»
Шрифт:
– То есть, ему уже не надо лечиться?
– Лечиться надо всем, дорогой человек. Но ему сейчас надлежит находиться дома и соблюдать подписку о невыезде. Он ведь находится под следствием.
– А я?
– Вы – свидетель. Мой долг помочь следствию и добиться от вас максимально честных показаний. Убит человек, понимаете ли…
– Я и без вас не врун.
– Допустим, но вы творческая личность, вам что-то могло привидеться.
– Проверьте меня на детекторе
– Актёров не удаётся проверить, – с горечью констатировал доктор.
– Но мне здесь нечего делать. Я к вам зашёл по просьбе товарища! – повысил голос Крат и встал.
– Самовольно уйти не получится: нажатием кнопки я заблокировал двери. Поскольку вы философ, не огорчайтесь. Что предпочитаете, пижаму или халат? У вас, мил-человек, социальные проблемы, – главный врач сокрушённо выпятил губы и потряс головой. – Вам только показалось, будто вы пришли сюда по просьбе вашего друга. Нет, вас привела сюда потребность, неосознанная потребность. Иначе говоря, судьба. Просьба друга послужила внешним поводом, это был маленький финт судьбы, чтобы привести вас ко мне. Вам пришла пора провериться. И в этом нет ничего плохого. Говоря по правде, каждый год актёру, да и любому артисту, нужно проходить курс восстановления психических сил. Не мне вам объяснять, что таланты живут на грани, – обильная речь не мешала доктору много чего записывать.
Крат по-новому посмотрел в окно. Там пели майские птички, с которыми он поменялся местами: они летали, а он сидел в клетке. Там блестели кроны сосен, и белая пухлая ладья плыла по небу. И всё это у него сейчас отнимали, отчего мир за окном стал похож на воспоминание. Где-то тикали часы. Вновь стали слышны голоса и шаги в коридоре – шаги, в общем-то, не идущие никуда. Скоро и его шаги вплетутся в эту аритмическую звуковую ткань… нет, он сядет на койку и замрёт. Нет, это всё абсурд, он сейчас уйдёт отсюда. То есть… идти-то ему некуда. Значит, он уйдёт в лес.
– К тому же, и ваша мама порекомендовала вам побыть здесь.
– Неужели?!
– Да, я беседовал с ней по телефону, как и с мамой вашего друга – Сергея Анатольевича Гулыгина, именуемого Дол. Так у нас принято. Мы хотим всё знать, – Валентин Сергеевич глянул на него одним глазом между бровью и стёклышком.
Крат ощутил холод, словно за сердце взялась морозная рука.
– Я вообще много чего узнал про вас. Вы ещё и мыслитель – чудесно, здесь вам откроется интересный материал.
Он смолк и поднял голову: в дверь стучали. Раздался маленький щелчок, и заглянула женщина в облаке медных волос, влажно зыркнула на новенького, затем на врача.
– Вал Сергеич, вы же
– Твердил, и что?
– Как что?! Нечестно получается. Нинке ввели десять кубиков, а мне всего пять!
– Сейчас исправим, горлица ты моя шизокрылая.
– Только вы сами вколите, а то сестра ругаться будет. И руки у вас приятные, прямо сахарные, – она с довольной улыбкой боком протиснулась в кабинет.
– Хорошо, сестру не будем беспокоить. К тому же, наступил час кроссвордов. Заходи за ширму.
Глава 4. Дурное вступление
Красивая ширма: золотые и красные цветы на чёрном лаковом фоне. Покуда Крат, прикидывая способы побега, изучал эти цветы, Валентин Сергеич чем-то звякал в стеклянном шкафу, потом шуршал пакетиком. Женщина тем временем раздевалась. В просвете под ширмой стояли её ноги. Ступни в тапках и шерстяных носках перетаптывались, на голые икры мятым обручем съехали панталоны – предмет, окрашенный в цвет сентиментального телесериала. Женщина сопела, но вот, перестав сопеть, выглянула, чтобы выяснить, не подглядывает ли за ней мужчина – немножко подглядывает – хорошо.
Доктор зашёл за ширму с пророчески поднятым шприцем. Раздался шлепок по звонкой ягодице. Молчание. Потом доктор вышел, выбросил шприц в белое ведро, вновь сел за стол. Женщина подняла панталоны, вновь засопела, завозилась.
– Чао-какао! Всем до встречи! – ушла, порозовевшая в цвет панталон, виляя всем, чем можно.
Доктор прятал под носом смех.
– Обратите внимание, какая женщина! Глаза горят, губы готовы заплакать или засмеяться… наивная! Сама думает, что хитрит, но её хитрости – шедевр наивности. Разве не прелесть? Отчего же не вколоть ей добавку во имя справедливости? И ничего что лицо у неё грубоватое, зато попа шикарная – круглая, гладкая, прохладная и в меру мягкая. Удачное изделие природы, ничего не скажешь. А то ведь попадаются такие попы непотребные, что иглу воткнуть неохота. Одолжите-ка мне свой паспорт, любезный, а сами возьмите листок и внесите в эти рисунки что-нибудь от себя… свободно, знаете ли, произвольно, – сделал рукой дирижёрский завиток.
Оба смолкли. Доктор писал борзо.
"О чём это он?!" – дивился Крат.
– Ну, так вы рисуете, батенька? – очнулся доктор. – Пора закругляться. Дело не в умении, нужен экспромт, нужен любезный вам отказ от рассудка, – последнее слово он произнёс издевательски.
Крат вовсе не призывал отрекаться от рассудка, но… неважно. Он покончил с фигурами, ещё надеясь на здоровое расставание с доктором. Тот пылко схватил бумажку.
Конец ознакомительного фрагмента.