Театр и его Двойник
Шрифт:
Итак, пустотой моего живота я достиг пустоты, которая угрожает верхней части легких.
Поэтому без нарушения ощущаемой непрерывности дыхание падает на крестец. Сначала налево — это женский крик, потом направо — в ту точку, где китайская акупунктура поражает нервное истощение, когда она обнаруживает плохое функционирование селезенки и внутренностей, пораженных интоксикацией.
Теперь я могу наполнить свои легкие шумом водопада (un bruit de cataracte), [289] вторжение которого разрушило бы мои легкие, если бы крик, испускаемый мною, не был бы сном.
289
Терминология, которой пользуется Арто, позволяет рассматривать описываемый процесс и в метафорическом плане («водопад» — cataracte, «пещера» — caverne), и в плане описания конкретного дыхательного процесса («катаракта»,
Сосредоточиваюсь на двух точках пустоты в животе и после, без прохода через легкие, сосредоточиваюсь на двух точках немного выше крестца; они зародили во мне образ этого крика, армейского на войне, этого ужасного подземного крика. [290]
Для этого крика нужно, чтобы я падал.
В пьяном ледяном шуме крик сраженного воина разрушает разбитые стены, проходя сквозь них.
Я падаю. Я падаю, но мне не страшно.
Я превращаю свой страх в шум ярости, в торжественный рев.
290
Совершенно очевидно, что точки, о которых идет речь в «Театре Серафена», никак не связаны с акупунктурой. Скорее, речь идет о семи индийских сварах. В данном случае описание Арто близко описанию свары «ришибка», которая зарождается в основании пупка и проходит через полость живота, звук ее подобен мычанию быка.
Арто нигде в «Театре Серафена» не называет точки «опорными», поэтому нельзя с уверенностью поставить знак равенства между ними и опорными точками в «Чувственном атлетизме».
СРЕДНЕЕ. Женское. Мужское.
Среднее было тяжелым и зафиксированным. Женское громогласно и ужасно, как лай невероятно большой сторожевой собаки, приземисто, как пещерные колонны, сжато, как воздух, наполняющий гигантские своды подземелья.
Я кричу во сне,но я знаю, что я вижу сон,и на ДВУХ КОНЦАХ СНАя заставляю царить мою волю.Я перевожу крик в костяной остов, в каверны моей грудной клетки, которая в оцепеневших глазах моего сознания приобретает чрезмерную величину.
Но чтобы кричать этим пораженным криком, нужно, чтобы я падал.
Я падаю в подземелье и не поднимаюсь, я не поднимаюсь больше.
Никогда больше — в Мужское.
Я говорю: Мужское становится ничем. Оно сохраняет силу, но оно замыкает меня в силе.
А для внешнего мира — это шлепок, воздушная личинка, серный шарик, который взрывается в воде. Это мужское, вздох закрытого рта и момент, когда рот закрывается.
Когда весь воздух вышел в крик и когда ничего больше не остается для лица. Лицо женское и закрытое становится безучастным именно от этого страшного рева большой сторожевой собаки.
И именно здесь начинаются водопады (les cataractes).
Этот крик, только что испущенный, является сном.
Но сном, который съедает сон.
Я, конечно же, в подземелье, я дышу, приноравливая вдохи, и — о чудо — я актер. [291]
Воздух вокруг меня необъятный, но застойный, ибо со всех сторон пещера (la caverne) обнесена стеной.
Я имитирую сраженного воина, упавшего в полном одиночестве в пещерах земли и кричащего страхом поражения.
Итак, крик, который я только что испустил, вызывает сначала зону молчания (un trou de silence), [292] молчания, втягивающего вовнутрь. Потом — шум водопада (le bruit d'une cataracte), шум воды, это закономерно, ибо шум связан с театром. Именно так в каждом истинном театре действует хорошо воспринятый ритм.
291
По мысли Арто, актерским процессом управляет дыхание, — «массируя» (massant) — воздействуя на точки.
Говоря о «приноравливании» дыхания, Арто указывает на то, что обычное автоматическое дыхание сменяется дыханием рефлекторным, связанным с сознанием. Но сознание не исчерпывается логическим процессом. Рефлекторное дыхание, рефлекторное движение, определяющиеся «бессознательной» реакцией (рефлексом) на внешний раздражитель, управляются областью бессознательного, которое есть часть сознания.
292
Выражение un trou de silence
Это означает, что снова есть магия жизни. Это означает, что воздух подземелья, опьяненный, как воюющая армия, течет обратно из моего закрытого рта в мои большие открытые ноздри, в ужасном воинственном шуме. [293]
Это означает, что, когда я играю, мой крик перестает поворачиваться вокруг себя и что он пробуждает своего первопричинного двойника [294] в стенах подземелья.
293
Воинственный шум (или хрип), шум водопада — вероятно, единый тип мужского дыхания, но отличный от крика.
294
Различные типы дыхания, воздействуя на точки, имеют одну цель — пробуждение Двойника. Son double de sources — «двойник источника, причины».
И этот двойник — более, чем эхо, — это воспоминание о языке, секрет которого театр утратил.
Этот секрет — большой, как раковина, — способен поместиться в ладони. Так говорит Традиция.
Вся магия существования перейдет в одну грудь, когда Время (ies Temps) будет остановлено.
И это будет совсем рядом с великим криком, первоисточником человеческого голоса, единственного и одинокого человеческого голоса, подобного воину, у которого больше не будет армии.
Чтобы описать крик, о котором я мечтал, чтобы описать его живой речью, соответствующими словами, нужно рот в рот и дыхание в дыхание направить его не в ухо, а в грудь зрителя.
Между персонажем, волнующимся во мне, когда, как актер, я перемещаюсь по сцене, и персонажем, являющимся мной, когда я перемещаюсь по жизни, есть, конечно, качественная разница, в пользу театральной реальности. [295]
Когда я живу, я не чувствую жизни. Но когда я играю, только в этом случае, я чувствую, что я существую.
Что может помешать мне верить в сон театра, если я верю в сон реальности?
Когда я вижу сон, я делаю какие-то вещи, и в театре я делаю какие-то вещи.
295
Эта разница определяется реализацией на сцене идеи Двойника, невозможная вне театра (антитеатра). Ибо подлинная, безусловная реальность — высший творческий акт — возможна только здесь.
События сна, ведомые моим подсознанием (та conscience profonde), учат меня смыслу событий прошедшего дня, в котором меня ведет совершенно обнаженная фатальность.
Итак, театр — это большой прошедший день, где фатальность веду я.
Но это театр, в котором я веду мою личную фатальность, который имеет исходную точку дыхания и который опирается кроме дыхания на звук и на крик. Чтобы изменить цепь, цепь времени, в которой зритель спектакля искал бы свою собственную реальность, нужно позволить этому зрителю сыдентифицироваться со спектаклем: дыхание с дыханием и время со временем.
Этот зритель. [296] Недостаточно, чтобы магия спектакля его охватывала, она его не охватит, если неизвестно, где зрителя взять. Будет достаточно только решительной магии, поэзии, больше не имеющей опоры в знании (lа science).
В театре поэзия и знание должны отныне идентифицироваться.
Всякое чувство имеет естественные основания. Актер вновь заражается гальванической плотностью, [297] культивируя свое чувство в своем теле.
296
Весь текст, начиная от этой фразы и до конца статьи, полностью перенесен автором в статью «Чувственный атлетизм», включенную в «Театр и его Двойник». Различие текстов в данном издании обусловлено лишь тем, что они выполнены разными переводчиками.
297
Применяя к актерскому искусству принцип гальванической (вольтовой) плотности (la densite voltaique). Арто предлагает метафорическую аналогию с законами электричества. В данном случае имеется в виду взаимодействие положительных и отрицательных элементов, создающее творческую наполненность.