Театр любви
Шрифт:
Я обвела глазами комнату, в которой лежала, и поняла, что это больничная палата.
— Что со мной? — спросила я, еле ворочая тяжелым, словно разбухшим языком.
— Все плохое уже позади. Поверь мне.
— Плохое? А разве было что-то плохое? Я помню только хорошее.
Я закрыла глаза и увидела перед собой Сашино лицо. Это было лицо творца, озаренного внезапным вдохновением. Да, мы творили любовь.
Потом я заснула. Проспала я, наверное, очень долго. Когда открыла глаза, на стуле возле кровати сидел Стас. Он здорово осунулся
— Стас… — Я попыталась улыбнуться ему. — Это было так здорово, Стас.
У него было угрюмое выражение лица. Не помню, чтоб я когда-нибудь видела Стаса таким угрюмым.
— Врачи сказали, у тебя обожжено шестьдесят пять процентов кожи. Останутся шрамы. На всю жизнь.
— Что со мной случилось, Стас?
— Начался пожар. Этот дурак вместо того, чтоб вызвать пожарных и выскочить на улицу, попытался погасить его сам.
— Кто?
— Сашка. Он всегда был психом. Это знали все, кроме тебя.
— Где он? Почему он не приходит ко мне?
— Понятия не имею. Наверное, сбежал. Нашкодил и сбежал. Он всегда так делал.
— Стас, скажи мне правду. Пожалуйста, Стас. Саша… погиб?
Стас отвернулся. Я видела, как по его щеке сбежала слеза и затерялась в завитке бороды.
— Никто ничего не знает. Нашли какой-то обгоревший труп. Будет экспертиза, но вряд ли она что-то прояснит. Говорят, в том доме еще кто-то был.
— В каком доме?
— Разве не помнишь? В том, который продавался. Ты сама мне сказала, что его хозяева погибли в авиакатастрофе. Я знал всегда — это очень нехороший дом. Твой Сашка купил его и сделал евроремонт. Теперь там только фундамент и черепки.
Глаза Стаса недобро блеснули.
— Врешь.
— Спроси у своего врача. Тебя накачивают день и ночь транквилизаторами, потому ты и отупела. Этот твой новый хахаль боится, что ты дашь дуба, если вдруг узнаешь, что случилось на самом деле. Дурак он. И вообще тут что-то нечисто.
— А где мама? — вдруг вспомнила я. — Почему она не пришла ко мне?
— Мне пора. — Стас встал, громко двинув стулом. — Мирта окотилась. Кроме меня, она никого в клетку не пускает.
— Что с мамой, Стас?
— Думаю, ты еще не в том состоянии, чтоб знать все как есть.
— Стас, не мучай меня.
— Врачи не разрешают тебе нервничать.
— Ты настоящий садист, Стас.
— А ты? Ты надо мной всю жизнь измывалась.
— Идиот! Кретин! Убирайся отсюда! Слышишь? Где Апухтин? Я хочу видеть Апухтина!
Стас наклонился надо мной.
— А еще чего ты хочешь? — злобно прошептал он. — Я, я… Всю жизнь только о себе думаешь.
Я почувствовала, что теряю сознание. Прежде чем оно окончательно померкло, я, собрав все силы, плюнула в эту злую отвратительную физиономию.
— Мама, мамочка… — Я пробиралась какими-то тускло освещенными лабиринтами. Я была голая до пояса. Стены в лабиринте были невысокие, и мою наготу видели люди, блукавшие соседними коридорами.
— Таша, Ташенька, — шептал надо мной знакомый голос. — Пусть все дурное в землю канет, пускай полынь над гробом вянет. Пускай, пускай… Только не бросай меня, Ташенька…
— Скажи Стасу, чтоб он ко мне не приходил. Он стал такой злой…
Я открыла глаза.
— Доброе утро, — сказал Апухтин и поднес к моему рту ложку. — Он больше не придет.
— Почему ты так думаешь? — спросила я, с трудом проглотив бульон.
— Стас постригся в монахи.
— Слава Богу, — вырвалось у меня. Я почувствовала неожиданное облегчение. — Ему не место среди людей.
— Еще ложечку, — сказал Апухтин, поднося к моему рту бульон. — За то, чтоб все было хорошо.
— Где мама? — вспомнила я и захлебнулась бульоном.
— Она немного приболела. Просила передать тебе привет.
— Спасибо. Надеюсь, у нее ничего серьезного?
Апухтин ответил как-то уж очень поспешно:
— Все будет хорошо, Таня. Обещаю тебе.
— У меня сильный ожог. Я превращусь в уродку?
Он улыбнулся и подал мне ручное зеркальце. Я увидела большие темные глаза. И бинты. Кожа на моем лице была белее этих бинтов.
— Ты удивительно красива. Все остальное заживет. И очень скоро.
Похоже, в моей памяти что-то нарушилось. Она словно состояла из отдельных кружочков, квадратов и треугольников, и они находились в непрекращающемся движении. Время от времени они образовывали узоры, которые вызывали у меня похожие на головоломку ассоциации. Один из этих узоров мне удалось разгадать.
— Саша сгорел вместе с тем домом, — утвердительно сказала я и оттолкнула от себя руку Апухтина с ложкой.
— По всей вероятности, это так. Но я ни в чем не уверен.
— А как удалось уцелеть мне? Ведь мы все время были вместе.
— Разве ты не знаешь? Тебя вынес из огня Стас.
— Он уехал последней электричкой, — вспомнила я. — После этого мы с мамой еще долго разговаривали и…
Я вспомнила мамины предостережения насчет Апухтина. Они уже не казались мне чушью.
— Он непредсказуем, Таня. Как и ты. В этом вы с ним действительно родственные души.
— Я обидела его. Хочу попросить прощения.
— Успеешь.
…Возле моей кровати стоял какой-то мужчина. Я знала его, но никак не могла вспомнить, кто он такой.
— Ну как, сестренка? Да ты, вижу, молодцом у меня.
— У меня нет брата, — пробормотала я. — Мой брат хотел меня убить. Если бы не мама, он бы убил меня. Мама не пустила меня к нему и спасла мне жизнь. Я хочу к маме.
По моим щекам текли слезы. Мне было щекотно, но я не могла их вытереть — обе мои руки не слушались меня. А правая к тому же сильно болела.