Театр незабываемой застойной поры

Седов Геннадий

В СССР набирала силу кампания по «выпрямлению саксофонов». Джазовых музыкантов шельмовали со страниц газет и по радио, закрывали дорогу к слушателям. Перестали выпускать выходившие до этого миллионными тиражами патефонные пластинки с записями популярных джаз-бандов Александра Цфасмана и Леонида Утесова. На танцплощадках, в Домах культуры не танцевали больше фокстрот, танго и чарльстон – только «танцы медленного ритма»: вальс, польку, падекатр, падепатинер, падеграс. Как это бывает, страсти со временем поутихли, о Мурадели забыли, джаз мало-помалу стал возвращаться на эстраду, однако с опаской, не мозоля глаза, без прежнего запала – «под сурдинку»…

… Ресторанные музыканты

отыграли «Сан-Луи блюз», «Читтанугу-Чу-чу», венский вальс, полечку, сбацали с огоньком по оплаченной заявке гулявшей в углу блатной компании «Мурку», «На сопках Маньчжурии». Двигаясь в обнимку с Юлией в толпе танцующих Цветков решил, что пора закругляться: продолжение вечера было в принципе предсказуемо. За столом она выпила два бокала шампанского, жадно ела, извинялась с нервной усмешкой: «Не успела пообедать… так вкусно все»… Пунцовая, с капельками пота на лбу поднимала глаза от тарелки: испуг во взгляде, беспокойство. Танцевала она плохо – сбивалась с ритма, останавливалась, поправляла то и дело сползавшие наплечники под платьем. Он прижимал ее к себе, тянул пальцы к крепеньким ягодицам, она вздрагивала всем телом, говорила волнуясь: «Пожалуйста, Леша, не надо!»

В мыслях у него было одно: довести ее как можно скорей до общежития.

4.

Жениться на ней он не собирался. Был в угаре от первых дней близости, плохо соображал. Влекло ее тело, податливые мягкие губы, копна падавших на лицо пепельных волос, которые она забавно сдувала в минуты страсти.

Стыдлива была до изумления. Прикрывала впившись пальцами в простыню пушистый лобок, не проявляла инициативы, не кричала от восторга, не билась судорожно в конце акта как другие его женщины – лежала закрыв глаза на измятой постели с запрокинутой головой точно спящая царевна в гробу.

В один из дней пригласила его к себе. Долго тряслись в разболтанном автобусе с продавленными сидениями, переехали по деревянному мосту на ту сторону Казанки, сошли на песчаном пустыре, посреди которого торчала накренившаяся телефонная будка с оторванной дверцей.

– Здесь близко, – обронила словно оправдываясь. – Пройти немного просекой.

Шли через березняк с чахлыми деревцами, поднялись на дамбу – внизу, в топкой низине, открылся поселок. Вросшие в землю мазанки с плоскими крышами, полуобвалившиеся заборы, полисаднички. Пробирались по захламленному переулку, он озирался по сторонам. Шастали среди зарослей крапивы, клевали что-то в кучах мусора куры. Лежал в невысохшей дождевой луже, щурится блаженно на солнышко грязный как черт поросенок. Взбрехнула на крылечке дома, нехотя, лениво, поднявшаяся,было, и вновь опустившаяся на ступеньку кудлатая собака.

– Вот моя деревня, – открыла она калитку.

Он шагнул вперед, остановился.

«Ну, и дыра», – пронеслось в мыслях.

По периметру двора с маячившей на пригорке деревянной уборной стояли прижавшись один к другому причудливого вида «балки», как называло их по старинке местное население. Построенные самовольно бездомным людом жилища-конуры из найденных на свалках или украденных с лесопилок горбылей, досок, кусков фанеры, листов рубероида, металлического хлама. Обмазанные в несколько слоев глиной, аккуратно побеленные, с выведенными через окна коленцами печных труб, огороженные штакетником и живой изгородью. С заставленными курятниками карликовыми двориками, собачьими будками, рассохшимися кадушками для солений, горшками и ведрами с огородной зеленью и цветами.

Об обитателях низины казанцы отзывались презрительно: тунеядцы, позорят звание жителей столицы автономной республики,

где учился когда-то Владимир Ильич Ленин. Выросший без каких-либо разрешений поселок с населением в несколько тысяч человек, числившийся на исполкомовском балансе районом частных домовладений, был постоянной головной болью у городского руководства. Существовал в нарушении всех государственных законов и установлений, крал электричество с линий электропередач с помощью подвесных «кошек», сдавал без прописки углы приезжим, не платил за воду, захламлял мусорными отбросами берега Казанки.

– Мы здесь, Лешенька, люди случайные, – говорила за столом мать Юлии подливая в его чашку из заварного чайничка. – Судьба забросила.

– Мама, – нервно теребила кружевную салфетку Юлия. – Давай о чем-нибудь другом.

Алексею это не интересно.

– Что значит, не интересно? – темнолицая, в круглых очках Зинаида Николаевна, как назвалась она при знакомстве, взглядом искала у него понимания. – Леша для нас не посторонний человек.

Его, судя по всему, записали в родственники. В душный июльский вечер, в тесной мазанке, со всех углов которой смотрела на него стыдливо прятавшаяся нищета, услышал о вещах, знать о которых полагалось только самым близким людям.

Первое, что ему открыли: он спит с дочерью генерала. Подло бросившего жену с маленькой дочкой ради фронтовой врачихи, с которой сошелся лежа раненым в госпитале.

– Ждали всю войну, Леша. Письма писали через день. Юлечка вкладывала всякий раз в конверт свои рисунки. С малиновым сердечком. «Любимому папочке на фронт. Возвращайся с победой!». Вернулся, подлец! Проститься. Подарков привез чемодан – ординарец тащил следом за ним из машины. Откупиться решил, а! Трофейными отрезами и мясной тушенкой! – глаза некогда привлекательной, судя по всему, рано увядшей женщины блестели за стеклами очков мстительным огнем. – Я его с лестницы спустила вместе с чертовым чемоданом! Вон, изменник!

Стучали на стене ходики, за окном догорал день. Он отхлебывал из чашки, слушал.

С исчезновением генерала жизнь матери и дочери пошла под откос. Из комендатуры военного городка, где они прожили без малого десять лет, пришло распоряжение: по случаю перевода генерала Серегина на новое место службы им надлежит освободить ведомственную квартиру. В семидневный срок.

– Иди на все четыре стороны…

Обеспеченные по меркам того времени, получавшие ежемесячно генеральский денежный аттестат, пользовавшиеся услугами военторга с недоступными простым смертным продуктами и промтоварами, они оказались в одночасье без средств к существованию, на улице.

Прожили какое-то время у школьной подруги Юлии, пока не посчастливилось купить на остатки сбережений у какого-то забулдыги полуразвалившийся балок на правобережье Казанки.

Никогда не работавшая генеральша лазила по крыше, латала прохудившееся покрытие из прогнивших кусков рубероида. Вспомнила уроки покойной матери, села за швейную машинку – брала на переделку приносимое соседями старье. Юлечка шла после уроков на базу горбыткомбината за оставшимися после войны, присылаемыми с военных складов парашютами. Сидели вечерами напрягая зрение за распоркой, цепляли кончиками ножниц из швов едва различимые нити, выкусывали, вытягивали сорванными ногтями, гладили штука за штукой чугунным утюгом. Плюнули на интеллигентские привычки, занялись по примеру большинства «нижних» незаконными заработками. Скупали у окрестных рыбаков улов, перепродавали на субботнем базаре с риском угодить за спекуляцию в каталажку. Брали временных постояльцев, прятались за сараями при появлении финансовых инспекторов.