Театр тающих теней. Под знаком волка
Шрифт:
— Пизда не нанятая всем за так давать! — говорит в таких случаях Валентина.
Рисует Савва одно, думает о другом, краем глаза поглядывает на третье. Всё чаще бросает взгляд в Маруськину сторону. Хотя какая она на точке Маруська — самая что ни на есть пошлая Мэри. Наряды свои перешила, не так вульгарно стало, но яркая помада, натертые свеклой для румянца щеки, причесон, ни следа от настоящей живой Маруськи, которую он теперь днем в перерывах шитья учит по программе гимназии и которая схватывает всё на
Смотрит Савва и каждый раз хочет, чтобы клиент ушел «несолоно хлебавши». Почему хочет, и сам не знает. Чувства свои, как водится, придает анализу — ревность ли это? Но ревность бывает при любви, любовь подразумевает воплощение идеала, а какой из Маруськи идеал? Тощая — кожа да кости, вместо грудей, как сама называет, «пупырки», пальцы загрубели от крестьянской работы и теперь еще исколоты иголками. Вкуса никакого, речь чудовищна, образования — всё те же три класса церковно-приходской и то, чему теперь ее учит он.
Не может он, Савва, в такое чудное создание быть влюблен, значит, и ревновать не может. Но почему-то неприятно саднит каждый раз, когда она с новым клиентом уезжает. Научный ум Саввы найти объяснения этому факту не может.
Силится, но не может. А если у задачи нет решения, вывод один — условия сформулировано некорректно и где-то в этом условии закралась ошибка.
После взрыва Агата Делфт. 12 октября 1654 года
Бегут.
Забыв про дыхание, которое сбилось в первую же секунду.
Забыв про выбившиеся из-под чепца волосы, задранный подол юбки, оголивший ее голени, забыв про все приличия, Агата следом за Йоханесом бежит через мост. Навстречу взрывам.
— Опасно! — кричит Йон. — Я один лучше!
— Там Анетта!
Она оставила дочку!
Она оставила дочку там, где теперь пожар и развалины.
Она сама оставила дочку!
— Могут быть еще взрывы!
— Там Анетта!
Про мужа не сразу вспоминает, что муж тоже там. И другие художники. И дочка Ван дер Пула.
Анетта! Там Анетта!
Не может поцелуй с Йонасом второй раз стоить ей ребенка!
Господи! Прости и помилуй меня, грешную! Накажи меня за помыслы мои греховные! Накажи меня, не дочку! Господи!
Бегут.
Чем ближе к месту, откуда она четверть часа назад ушла, тем жарче. И страшнее. Огонь полыхает!
Заслонив всё небо, полыхает огонь. Если бы она не была так напугана, она бы заметила небо цвета охры, и черные всполохи, и оранжево-серые языки пламени.
Но она бежит. Молится на бегу и бежит. И ничего не видит. Или ей только кажется, что не видит?
— Господи, меня накажи! Меня! Не дочь!
Люди бегут со всех сторон: из-за реки, из города.
— Где пожар? Что горит?
— Склады?
— Пороховые склады горят?
— На складах взрыв. Горит всё вокруг!
— Помилуй господи! Там же люди!
Камни и балки летят во все стороны, успевай уворачиваться.
Чем ближе к мастерским, тем страшнее. И опаснее. И жарче.
— Нельзя дальше.
Йон с силой дергает ее за руку. Только что помогал бежать, не отпуская ее руку, тянул за собой. Теперь остановился, не пускает дальше.
— Дальше нельзя! Дальше склады! Могут быть еще взрывы.
— Анетта там!
С силой вырывает руку. И бежит дальше. По дыханию сзади понимает, что Йон бежит за ней.
Сердце вырывается, через горло вот-вот выскочит. От горящих вокруг развалин всё жарче. Сбрасывает кофту. Кломпы сбросила еще на мосту — без них быстрее бежать. Босиком, в одной рубахе с выпрыгивающими от бега наружу грудями бежит.
Если ей так жарко, то как там ее девочка?! Как ее девочка в том пекле?!
Господи, помилуй и прости!
Никогда! Ты слышишь, Господи! Никогда больше и не подумаю!
Помилуй, Господи! Только помилуй и сохрани мою девочку!
— Девочку не видели? Девочку. Рыжую, маленькую. Пять лет. В красной кофточке?
У кого спрашивает, сама не знает. Выползающие из-под развалин едва живые люди оглушены, не видят, не слышат. Им помощь нужна. Им помогут. Со стороны деревень уже потянулись повозки. Крестьяне бросили работу и спешат к месту взрыва.
Несчастным помогут. И она сама им поможет. Только после того, как найдет свою девочку.
Уставившись неизвестно куда совершенно пустым взглядом, навстречу идет человек. С рукой, висящей на куске кожи выше локтя. Он отдельно, рука отдельно. И только кусок кровавой опаленной кожи их еще держит вместе.
Из-под завалов выползают люди, больше похожие на призраков. Пробитые головы. Сумасшедшие, невидящие глаза. Обгорелые лица.
— Эгберт!!!
Агата кричит пронзительно.
Ван дер Пул, тот самый, чья мастерская в соседней зале и чья дочка Марта заигралась с кошкой, когда Агата менее получаса назад уходила отсюда.
— Эгберт! Где Анетта?! Анетта! Моя дочка где?! Ее Фабрициус писал. Где она?! Где Фабрициус?
Про мужа забывает спросить. Ханс оставался в своей мастерской, дальше от Анетты, чем Фабрициус. Сейчас важнее найти Фабрициуса. Потом Ханса.
— Эгберт!
— Не слышит! — кричит догнавший ее Йон. — Контузия. При взрывах бывает! Не слышит. Самим надо искать.
Теперь уже Эгберт ухватил ее за подол юбки и не пускает. Одними губами шепчет имя своей дочери:
— Марта…
Встать он не может, нога — сплошная кровавая рана, кость торчит наружу.