Театр тающих теней. Словами гения
Шрифт:
— Лучше с сыном встретиться! — Замначальника ПИДЕ Кардозу категоричен. — Самому все погасить. Чтобы не пошла волна, что люди пропадают у нас в застенках. В колониях и так сейчас неспокойно.
— Знаю. Сам недавно вернулся из Мозамбика.
— И не стоит подливать масло в огонь. Поговоришь с сыном, дашь денег, отправишь обратно.
Денег дал. Разговор не получился.
— Что делаешь?
— Работаю клерком в Сити. В Лондоне… Мы с мамой вернулись туда… После твоего… вашего… ареста денег не было. Мама хотела вернуться в Лондон, я не хотел. Не знал, что там делать.
Рыжеватый — в британскую мать, кожа с коричневым налетом — в гоанскую бабку. А где же его португальская кровь? Кровь великих мореплавателей и завоевателей?! Где кровь того предка с портрета в родительском доме?! Портрет этот где теперь?
— Да, висел у дедушки и бабушки дома. Около скрипучего шкафа. Где портрет сейчас, не знаю. Бабушка в прошлом году умерла. Дедушка за пять лет до этого… Мы не смогли на похороны полететь. Да и наследство нам не положено — документы о браке на фамилию Раймунд, а они Монтейру.
Весть о смерти родителей не задела. Что ему до того? Зова крови ни к старшим, ни к младшему не почувствовал.
Но тогда-то он и вспомнил про забеременевшую от него стенографистку Салазара.
Обычно он не помнил из своего прошлого ничего. Как отрезало. Выходил за порог, и все оставалось за той дверью, возвращаться в которую не собирался. Поэтому и дверь всегда открывалась с одной стороны — на выход. Обратного хода не было. Не хватало только копаться в воспоминаниях — как пальцами червей ворошить. Была такая забава у старших в детстве, заставить малышей копаться в червях, ощущение мерзости, когда пальцами заставляют в кишащих извивающихся скользких червях копаться.
Высчитал, сколько сейчас должно быть ребенку, — на год старше Лоры. Вглядывался на улице в молодых женщин и мужчин, прикидывая, сколько им сейчас.
Хотел забыть — что ему какая-то стенографистка, может, ее отправили на подпольный аборт и никакого его ребенка не существует. А если и существует, что ему от этого? Вот приехал точно его родной сын, и даже он чужой человек. И еще где-то в Лондоне, может, в том самом доме с мясной лавкой в Хэмпстеде, живет другой сын, Лора, кажется, говорила, он моряк. И что с того?
Что вдруг засел в голове тот ребенок, который от него мог родиться? Мало ли где и когда еще от него могли рождаться дети. Мужчина никогда не знает этого наверняка.
Но после одного из секретных заданий, которые доверяли только агенту Монтейру — «отследить и поступать по обстоятельствам», а «обстоятельства» всегда означали одно, — он обратился к своему куратору, замначальнику ПИДЕ Кардозу. Тот обещал за его особые заслуги в делах, за которые даже в тайной полиции никто кроме него не брался, найти нужную информацию. Осложняло поиск и то, что сам Монтейру напрочь не помнил имени девушки. Да и ее саму помнил смутно. Что-то в ней было такое особенное, но что?
Но даже для заместителя начальника ПИДЕ Кардозу, некогда напрямую общавшегося с самим диктатором, задача оказалась не из простых — все, что касалось непосредственного окружения Салазара, оставалось строго засекреченным и после его смерти.
— Девушек несоответствующего поведения со службы
Что беременность вне брака была поведением несоответствующим, можно было не добавлять.
— В тот год разом забеременели две — одна от водителя Салазара, которого скоро посадили, а вторая, как видно, от тебя. Обеих звали Каталинами — Каталина Перейру и Каталина ди Силва. Какая из них твоя, может помнить Мария Жезус. Но к ней и после смерти премьера доступа нет.
Предложение «надавить» на Марию Жезус замначальника ПИДЕ не принял.
— Не зарывайся! Ты, конечно, агент ценный, но «наехать» на самую влиятельную женщину века тебе не позволит никто. Ищи сам.
Проверил — надавить на старуху даже помимо запрета Кардозы не получится, домоправительницу Салазара, посвященную во все тайны полувека, и после его смерти хорошо охраняли.
Стал искать сам.
И в ходе поисков оба пути через двух разных Каталин, работавших в аппарате Салазара в нужный год, по странному стечению обстоятельств привели его на телестанцию.
Дочки обеих Каталин работали там, но на разных позициях — одна звезда, другая так, подай-принеси. Следить нужно было за обеими. Начал со звезды, его дочь не может быть на побегушках. Слежка за Эвой Торреш и привела его под окна ее нового дома, недавно достроенного недалеко от центра Гульбенкяна.
Всматривался в Эву на экране телевизора и из-за угла, искал черты — свои, своего отца, Лоры. Хоть что-то в молодой женщине должно мелькнуть, что ему покажет — она его дочь. Такая же его родная дочь, как та, которую он последний раз видел, переступая через ее бездыханное тело на лестнице дома мясника в Хэмпстеде, будь проклята ее мать, его бывшая жена, не спустившаяся в ту ночь следом за мужем, а пославшая вместо себя только что вернувшуюся из паба дочь… Это воспоминание единственное, дверь к которому никак не хочет закрыться.
Вглядывался в черты Эвы — то видел, то не видел, то снова видел и почти неотступно следовал за ней по пятам — на телестанцию, куда, к ее стыду, не пускали ее пьяницу мужа, на интервью в городе, в церковь, где она исповедовалась священнику — хотя какие там грехи у этой проверенной и проверяемой ежедневно телеведущей могли быть! Даже на правительственный новогодний прием в Келуше сумел попасть. Сопровождая на запись новогодней телепрограммы важного генерала, в студии услышал, как директор говорил Эве о правительственном приеме — успел в своей конторе договориться и убедить, что его опыт слежки на таких важных приемах необходим.
И его звериная чуйка не подвела. Пока высматривал свою дочь, услышал и разнюхал много полезного, достаточно, чтобы верхушку Генштаба с должностей снять! Не сразу, у них в конторе тоже все не так быстро делается — бюрократия везде. Успел еще новоиспеченный замначальника Генштаба генерал ди Спинола книгу выпустить и Эве интервью дать, но за свою крамолу поплатился. Месяца не прошло, как сняли его с должности. И его, и его начальника Кошта Гомеша сняли, а Монтейру приличная премия и благодарность.