Театр тьмы
Шрифт:
Опешив, я моргнула. В эту секунду Циркач снова стал приятным юношей-дворецким. Он тепло улыбался зрителям.
«Да что со мной такое? – подумала я. – Привидится же такое».
В этот момент в зале выключили свет. Красный занавес разъехался. На сцене в кресле сидел пожилой мужчина и пил виски. Это был мистер Уайк. На его коленях лежала газета, а рядом на круглом кофейном столике горела ночная лампа. Перед нами предстал зажиточный писатель.
Представление началось.
В дверь позвонили. Уайк открыл дверь.
– Мистер Уайк? Меня зовут Майло Тиндл.
Сладкий мальчишеский голос. Когда на сцену вышел
– Говорят, вы хотите жениться на моей жене? – спросил писатель, пропуская Майло в дом.
– Именно. Я люблю ее.
Я почти не смотрела на пожилого мужчину. Мне было неинтересно, кто его играл – Барон, Ирландец или Деймон – брат Отиса. Вместо этого я рассматривала Тома, как картину в галерее, находя в его образе новые, незнакомые детали.
Том, который говорил со мной по телефону, и Том, которого я видела на сцене, были два непохожих друг на друга человека. Изменился даже голос. Теперь это был мальчишеский, с ноткой азарта голос.
Том был высоким, среднего телосложения, и ему невероятно шел классический костюм. Актер выглядел статно. И все же я не увидела в его лице привлекательности, которая бы заставила мое сердце дрогнуть. Никакого намека на красоту. Совсем. Обычный британец, каких на улице сотни. Хотя девушка, которая сидела рядом со мной, явно думала иначе. Она постоянно вздыхала, когда Том смотрел в зал. Она была без ума от него. Подавив смешок (всегда весело наблюдать за влюбленными дурочками), я продолжила наслаждаться спектаклем. Актеры играли блестяще. А напряженность триллера только подливала масла в огонь.
Идея постановки была предельно проста: муж, якобы не испытывая никаких чувств к жене, предложил бедному актеру сыграть в игру.
– Укради у меня драгоценности и документы на них, продай моему знакомому и живи спокойно с Маргарит. Я же получу полную страховку с этих украшений. В минусе никто не окажется, – сказал писатель, стараясь показаться чуть ли не святым. Он называл воровство игрой, шуткой, беззаботным развлечением. – Моя жена привыкла к роскошной жизни, которую ты ей дать не сможешь. А мне нужна полная гарантия, что она не вернется. Майло, вы понимаете, о чем я? У меня есть любовница, и мне нужен окончательный развод с Маргарит.
– И меня не задержит полиция?
– Именно.
В этом предложении затаился подвох, но актер принял его. Они разыграли воровство. Гремели холостые выстрелы, завязалась драка. Персонаж Тома выглядел жалко на фоне успешного писателя.
– Это настоящая игра. Игра, которая только началась, – ухмыльнувшись, сказал писатель молодому актеру.
А потом кое-что произошло, и Майло изменился. Он разозлился на Уайка и начал вести свою игру. Сначала стрелял писатель, теперь настал черед молодого актера. Перевоплощение персонажа Тома меня поразило. Мальчишеский голос стал грубым, властным. Он касался кожи и вызывал стаю мурашек.
Когда гремели очередные холостые выстрелы, я вжималась в кресло и хваталась за сердце – они сильно походили на настоящие. А камерная сцена только усиливала эффект. Звуки оглушали. Я боялась, что сейчас кого-то из них настигнет судьба актера, погибающего
Том не изображал другого человека. Он жил ролью. Даже мысли парня принадлежали его герою. Только тогда я поняла, что имел в виду Том во время интервью, когда говорил про перевоплощения. Передо мной стоял не Том Харт, а Майло Тиндл. Вроде бы оба были актерами, но такими разными.
«Мы не играем штампами, – вспомнила я слова Тома. – Ну, знаешь, схватиться за голову в порыве отчаяния или упасть на колени, проклиная весь мир. Мы показываем эмоции иначе. Выражение лица, вдох, поворот головы… взгляд! Можно выразить состояние героя по-своему. Вдохнуть в персонажа жизнь, а не показать очередную копию, каких на сценах миллионы. Многие актеры, играя по Чехову, выходят из тела во время спектакля и как бы смотрят на своих персонажей со стороны. А это всегда рождает новые, не конвейерные эмоции. Вот такой он – настоящий театр».
А потом я вспомнила другие слова Тома. Во время интервью он случайно сказал о внутреннем состоянии во время игры. Я не добавила это в лонгрид для «Таймс», но запомнила: «Это чувство испытывают двое по уши влюбленных друг в друга людей, когда остаются наедине в темной комнате, в которой единственная мебель – это кровать. Ощущение полета, радости, азарта».
Руки слегка вспотели, по спине пробежал холодок. На долю секунды мне стало некомфортно смотреть на Тома во время спектакля. А потом я снова оказалась под действием магии актерской игры и обо всем позабыла.
«Том, сам того не подозревая, подарил мне новый мир», – думала я.
Пьеса поражала и пугала. Настоящий триллер. Нередко я вскрикивала от удивления или с силой сжимала ремешок сумки. И я постоянно чувствовал присутствие Маргарит, той самой жены. Она ни разу не вышла на сцену, но это не мешало ей поразить зрителей.
Женщина. Яблоко раздора.
Ссоры персонажей оглушали, их игра поражала. Иной раз персонаж Тома заливался утробным смехом, напоминая настоящего психопата. И ведь порог дома Уайка переступил кроткий молодой мужчина с мальчишеским голосом, а в конце пьесы он показал настоящего себя: беспринципного, жадного, злопамятного и страстного. Он бил по бутылкам со спиртным так, будто это теннисные мячики; он доводил престарелого писателя до белого каления; он издевался над ним и мучил его. Сцену усыпали осколки, стены пропитались запахом бренди. Алкоголь был настоящим. Все в этом театре давало понять, что к бутафории здесь относятся с пренебрежением. Не только актеры погружались в спектакль с головой, но и мы, зрители.
От выстрелов стыла кровь, тело наливалось свинцом, сердце глухо стучало под ребрами, а в голове не переставал греметь вопрос: «Так кто в итоге умрет?»
Ответ не заставил себя долго ждать.
В конце пьесы раздался заключительный выстрел. Мистер Уайк убил Майло. Я снова вспомнила неприятные истории, где холостые патроны оказывались боевыми, и задержала дыхание, пытаясь понять, все ли хорошо.
Да, умирал персонаж, а не Том.
Но от этого осознания легче не стало.
Майло Тиндл умер. Умер из-за любви к женщине. Перед тем, как навсегда закрыть веки, он взглянул на писателя с таким отчаянием и болью, что я невольно подумала: «Как страшно умирать. Умирать вот так, неестественной смертью».