Театр в театре. Зарубежные авангардные пьесы 1940–1970-х годов
Шрифт:
К а л и г у л а (направляется к двери, по дороге оборачивается). И ещё об одном прошу: помоги мне.
Г е л и к о н. Кай, у меня нет причин тебе отказать. Но я слишком много знаю и слишком немногим интересуюсь. В чём я могу помочь?
К а л и г у л а. В невозможном.
Г е л и к о н. Сделаю всё, что смогу.
Калигула уходит. Быстро входят Сципион и Цезония.
С ц и п и о н. Геликон,
Г е л и к о н. Нет.
Ц е з о н и я. Геликон, перед своим бегством он ничего тебе не говорил?
Г е л и к о н. Я – зритель, а не поверенный. Это благоразумнее.
Ц е з о н и я. Умоляю тебя…
Г е л и к о н. Милая Цезония, все знают, что Кай – идеалист. Иначе говоря, никто его не понял, кроме меня, да и я – лишь потому, что ничем не занимаюсь. Так вот, если Кай поймёт себя, то он, с его добрым сердцем, сумеет пойти наперекор всем, и бог знает, что из этого получится. А сейчас, с вашего позволения, я пойду пообедаю.
Уходит.
Ц е з о н и я (устало садится). Его видел стражник, но теперь Калигула мерещится всему Риму. А сам Калигула не видит ничего, кроме своей идеи.
С ц и п и о н. Какой идеи?
Ц е з о н и я. Откуда мне знать?
С ц и п и о н. Друзилла?
Ц е з о н и я. Вряд ли. Хотя он действительно её любил. Невыносимо видеть, что та, которую вчера обнимал, сегодня умирает.
С ц и п и о н (неуверенно). А ты?
Ц е з о н и я. Что я? Всего-навсего стареющая любовница.
С ц и п и о н. Цезония, его надо спасти.
Ц е з о н и я. Так ты его любишь?
С ц и п и о н. Люблю. Он был добр ко мне. Он многому меня научил. Я хорошо помню его слова, что жить нелегко, но что для облегчения жизни существует религия, искусство, любовь. Он часто повторял, что страдание – форма самообмана. Он мечтал о справедливости.
Ц е з о н и я (поднимается). Совсем ребёнок! (Подходит к зеркалу и смотрит в него.) Моим единственным богом всегда было моё тело, и этого бога я умоляю вернуть мне Кая.
Входит Калигула. Заметив Цезонию и Сципиона, он в нерешительности отступает. В этот момент с противоположной стороны входят патриции и управляющий дворцом. Изумлённые, они останавливаются. Цезония оборачивается и вместе со Сципионом спешит к Калигуле. Он удерживает их движением руки.
У п р а в л я ю щ и й. Мы… мы искали тебя, Цезарь.
К а л и г у л а (отрывистым, изменившимся голосом). Вижу.
У п р а в л я ю щ и й. Мы… то есть…
К а л и г у л а. Что вам надо?
У п р а в л я ю щ и й. Цезарь, мы беспокоились.
К а л и г у л а (направляется к нему). По какому праву?
У п р а в л я ю
К а л и г у л а (в приступе безудержного смеха). Что? Ну, конечно, конечно, всё правильно. Что может быть важнее казны?
У п р а в л я ю щ и й. Да, Цезарь.
К а л и г у л а (по-прежнему смеётся, Цезонии). Дорогая, как, по-твоему, государственная казна – самое важное в жизни?
Ц е з о н и я. Не думаю.
К а л и г у л а. Только потому, что ничего в этом не смыслишь. Казна – дело первостепенной важности. Всё важно: финансы, общественная мораль, внешняя политика, военные поставки, аграрные законы! Уверяю тебя, всё – главное, всё – на одном уровне: величие Рима и приступ твоей подагры. Ну что ж, займусь финансами. Управляющий, ты меня слушаешь?
У п р а в л я ю щ и й. Мы все слушаем.
Патриции приближаются.
К а л и г у л а. Могу я тебе доверять?
У п р а в л я ю щ и й (с упрёком). Цезарь!
К а л и г у л а. Так вот, я хочу ознакомить тебя с одним проектом . Благодаря ему мы в два счёта приведём экономику в порядок. Сейчас я всё тебе растолкую… только пусть сенаторы нас оставят.
Патриции уходят.
Калигула усаживается возле Цезонии.
К а л и г у л а. Слушай внимательно. Во-первых, все патриции и все граждане империи, обладающие любым состоянием, должны в обязательном порядке лишить своих детей наследства и завещать его в пользу государства…
У п р а в л я ю щ и й. Но, Цезарь…
К а л и г у л а. Я ещё не кончил. По мере возникновения денежных затруднений мы будем казнить наших граждан в произвольно установленном порядке и наследовать их состояние. В случае необходимости порядок можно будет изменить.
Ц е з о н и я (освобождаясь). Что с тобой?
К а л и г у л а (невозмутимо). Порядок казней, фактически, не имеет особого значения. Или, точнее, все казни имеют одинаковое значение, откуда следует, что они его совершенно не имеют. К тому же вина каждого человека ничуть не меньше вины любого другого. Замечу, кстати, что грабить граждан таким образом ничуть не безнравственнее, чем, скажем, вводить налоги на предметы первой необходимости. Все знают, что управлять – значит воровать, но с соблюдением определённых приличий. А я буду воровать в открытую! (Сурово.) Немедленно приступай к исполнению моих указаний. Чтобы сегодня же завещания подписали все жители Рима, а в течение месяца – обитатели провинций. Разошли гонцов.