Театральное наследие. Том 1
Шрифт:
И тогда встанет задача режиссуре: как сделать, чтобы публика, во-первых, сразу была втянута в элементы трагического конфликта, а во-вторых, чтобы она и не заметила исчезновения любимых картин из начала романа: даже сама нашла бы их излишними на театре.
Роман настолько огромен во всех отношениях — в психологическом, бытовом, художественном, социальном и философском, {285} что во всю может быть только в литературном произведении. Ни театр, ни кино не в силах передать все сцены, все картины, все краски, всю последовательность, все переживания, все параллели (Левин), всю эпоху. Кино неминуемо перетянет все во внешние выражения. И здесь даже
Зато в создании характеров, живых человеческих образов, в передаче драматических коллизий и сложнейших драматических узлов ни кино, ни роман не угонятся за искусством актера. Вот сила театра — и на это должен быть направлен наш упор.
Возвращаюсь к общему представлению драмы Анны Карениной (без кавычек), к общему, к целостному. С этого нам, режиссерам, надо начинать. Тут зерно спектакля. Это — Анна, охваченная страстью, и цепи — общественные и семейные. Красота — живая, естественная, охваченная естественным же горением, и красивость — искусственная, выдуманная, порабощающая и убивающая. Живая, прекрасная правда — и мертвая импозантная декорация. Натуральная свобода и торжественное рабство. А над всем этим, вокруг всего, в глубине всего — трагическая правда жизни.
И хотелось бы дать сразу, с первым же занавесом, этот фон, эту атмосферу, эти освященные скипетром и церковью торжественные формы жизни — княгиня Бетси, дипломаты, свет, дворец, придворные, лицемерие, карьеризм, цивилизованно, красиво, крепко, гранитно, непоколебимо, блестяще и на глаз и на ухо. И на этом фоне или, вернее, в этой атмосфере, — потому что и Анна и Вронский сами плоть от плоти и кровь от крови этой атмосферы, — пожар страсти. Анна с Вронским, охваченные бушующим пламенем, окруженные со всех сторон, до безысходности, золотом шитыми мундирами, кавалергардским блеском, тяжелыми ризами священнослужителей, пышными туалетами полуоголенных красавиц, фарисейскими словами, лицемерными улыбками, жреческой нахмуренностью, с тайным развратом во всех углах этого импозантного строения. Где-то наверху закаменелое лицо верховного жреца — Понтифекса Максимуса.
{286} Поди-ка, отдавайся живой, охватившей тебя страсти! Попробуй-ка не надеть маски!..
Вот первый акт. А потом — что из этого вышло.
С этого надо начинать. Этим надо заражать актеров. Я бы предложил и репетировать по двум направлениям: 1) Анна, Вронский и Каренин вообще и 2) у Бетси.
Очень интересует меня, конечно, что делает Дмитриев[204]. Иногда мне кажется, что все идет на драпировках — то богатейших парчовых, то синих бархатных, то красных штофных — на драпировках, передвигающихся по ходам в разных направлениях на потолке и замыкающих великолепную, подлинную мебель: то Людовика XV, то красного дерева, то мягкую — и бронза, вазы, хрусталь… А потом вдруг что-то от природы… Просто прекрасное панно…
Крепко жму Вашу руку.
Вы еще напишете мне сюда, не правда ли?
Вл. Немирович-Данченко.
Из стенограмм репетиций спектакля «Анна Каренина»[205]
3 марта 1937 года.
Сцена «Во дворце».
Вл. И. Немирович-Данченко.
Мне бы хотелось, чтобы на втором плане прошло еще человек восемнадцать женщин и мужчин, больше мужчин. Или хотя бы двенадцать человек. Они будут ходить по коридору, и оттуда будет слышен говор.
(К «неграм», стоящим у входа.) Они не просто так стоят, они чем-то заняты. Если по второму плану пойдут придворные, то вы невольно будете провожать их глазами. Вы можете и повернуться, если почувствуете в этом необходимость.
И вот после молебна все будут проходить по первому плану, а те двенадцать — восемнадцать человек, о которых я говорил, пройдут по второму. Здесь говора не будет, а там, в глубине сцены, будет говор, эти проходящие все время будут поддерживать разговор. Сановник и Фрейлина пойдут впереди без слов, {287} потому что, когда люди ходят по сцене и не разговаривают, а губы движутся, то получается плохая опера.
(Повторение.)
У вас нет самочувствия «ухода», его надо искать.
(Исполнителю роли Сановника.) У вас план есть? Задача есть? Если нет, тогда ищите то, что вам может понравиться, что вам будет любо, а потом это нужно привинтить очень крепко. Вы должны зажечься всем своим темпераментом.
Такую маленькую сцену можно сделать бриллиантом. А то ведь и самим скучно играть.
(Исполнительнице роли Фрейлины.) Вам надо искать характерность в роли. Это как раз подчеркнет слова светской женщины. Может быть, вы будете похожи на ту даму, которая на вопрос, знает ли она пьесу «Горе от ума», ответила: «Ах, да, это там, где приезжает из-за границы молодой человек, а потом его прогоняют…»
Может быть, вы сделаете длинное лицо с дурным цветом, ненамазанное, великопостное.
В. Г. Сахновский. Но она говорит игривые слова?
Вл. И. Это ничего не значит. Она думает, что она интересна. И говорит громко, потому что занимает такое большое положение, что ей стесняться нечего. Может быть, так будет интереснее. Кстати, она должна грассировать. (Очень хороший образ сделала Книппер в роли графини-внучки. Она там тоже грассировала.)
(Исполнителю роли Сановника.) Ваше сквозное действие — высмеять все, даже самое обыкновенное. Ведь эти чиновники подтачивали трон своим лицемерием и фрондированием. Это очень крупный сановник. Он высмеивает всех, даже не очень зло, потому что для большого зла у него и чувства не хватит. Я прошу вас выходить молчаливо, без слов, но выходить в самочувствии усталости и задерживаться на сцене.
Фраза: «А правда, что Каренина здесь?» — очень важна в отношении сквозного действия. Надо пользоваться каждой минутой, чтобы усилить сквозное действие пьесы. После этой фразы: «Правда ли, говорят, что Каренина здесь?» — чуть ли не взвизг, все вскакивают. Вы говорите успокоительно: «То есть, не здесь, во дворце». Это тоже черточка, которую надо донести для усиления главного сквозного действия. Вот эти два как будто маленькие самочувствия — ухода и отношения к Карениной — надо крепко привинтить. Больше от вас ничего не требуется.
(Исполнителю роли Сановника.) Когда вы идете и разговариваете с Фрейлиной, вы — вне вашего зерна насмешника. Идя с ней, вы думайте о том, над чем бы вам посмеяться.
{288} … Вы идете рядом с ней, оглядываетесь по сторонам и придумываете, над кем бы вам посмеяться и что бы вам ей сказать. Вы ведь и над ней будете смеяться, как только она отвернется. Его главная черта — это скверный язык. Когда вы выходите, вам сразу нужны объекты, на которые вы направите насмешливые глаза. Вот ваша ближайшая задача. Насмешки, всякие персифляжи[206] от безделья: рубит сук, на котором сидит. Для меня был бы достаточен этот материал.