Тебе, Победа!
Шрифт:
Перед закатом Реми с Эвисом ходили смотреть на остатки флаера. Ничего от него не осталось - оплывшая сплющенная груда металла и кералита. Невозможно было даже сказать, сколько людей было во флаере. Сгорая, флаер расплавил и испепелил все, даже известняковый щебень под собой.
Ночь прошла беспокойно. Опять Реми и Клю спали на улице, на этот раз к ним присоединился Эвис, который не стал возвращаться в город (все походное имущество было у него при себе). Богусяк всю ночь провел на посту связи - они с Йоном по очереди дежурили у постоянно включенного радара, ожидая нового нападения. Одна Ирам крепко заснула в маленькой комнатушке в гостевом домике
Ночью звуки разносятся далеко. Было слышно, как в городе собиралось ополчение: неясный гул доносился за полтора километра, а верхушки холмов на юге и видневшиеся между ними крыши города озарял свет факелов и костров.
Утром девятого, провожаемые Богусяком и Пеннегой, путники выехали из фактории сразу после того, как из города вернулись Дага и Тамор.
Против ожидания ехать было не так уж и трудно. Баданы оказались животными нрава удивительно ровного, чтобы не сказать флегматичного. Они сразу взяли ровную, устойчивого темпа рысь, при которой седоков почему-то не подбрасывало так, как это бывает на земной лошади.
Порядок установился сразу и как-то сам собой. Впереди ехал Эвис - копье в стремени, шлем низко надвинут; сразу за ним ехали Йон и Клю. За ними - Реми, оживленно болтающий с Ирам. Дага и Тамор ехали в конце, позади двух толстых вьючных баданов, на боках которых качались тюки с упакованными в кожаные мешки вещами путешественников.
В девять утра с тропинки, шедшей мимо фактории, выехали на северную дорогу. За факторией, в холмах, остался город князя Лорино. В половине десятого взглянули на факторию в последний раз - даже отсюда, за три с лишним километра, было видно, как блестят лужи вокруг лопнувшего водяного резервуара - и въехали в густой, по-осеннему тихий лес, обступавший северную дорогу.
Дорога была хорошая: двухметровой ширины полотно, толстой подушкой усыпанное белым мелким гравием. Кюветы были чищеные, кусты начинались не меньше чем в десятке шагов за кюветами - видно было, что за дорогой хорошо ухаживают. По обе ее стороны поднимались невысокие холмы, поросшие лесом.
Сосны и еще какие-то хвойные, но осыпавшиеся к зиме деревья составляли основу этого леса. Были еще деревья с темными, жесткими широкими листьями - видимо, вечнозеленые. В подлеске густо росли мелкие по пояс, колючие кусты, по осени красиво усыпанные блестящими, будто лакированными красными ягодами. Ягод этих Эвис трогать не велел, сообщив, что достаточно двух, чтоб съевшему "память пропели".
Столь близко к городу дорога была довольно оживленной. Навстречу то и дело тянулись крестьянские возы, а то и купеческие обозы. Видно, Лорино было княжеством небедным: крестьяне вид имели сытый, путникам почтение оказывали без раболепства, но и без излишней гордыни. Купцы же ехали с многочисленными работниками и с охраной. Охрана то и дело дружески салютовала Эвису, купцы приподнимали круглые кожаные шляпы, вьючные баданы фыркали под грузом.
Обедали в деревне. Постоялого двора тут не было, был трактир, в котором кормили обильно, но не разнообразно: мясная похлебка с бобами, кислая капуста, тушеное мясо.
Такое же меню оказалось и в следующем трактире, километрах в двадцати пяти к северу. Там и заночевали. Все постояльцы должны были спать в одном большом гостевом зале. Как выяснилось, местные обычаи позволяли девушкам ночевать в одном помещении с мужчинами - надо было только поставить нечто вроде ширмы, два шеста с натянутой занавеской под названием "ночник". Трактирщик "ночник" поставил, Ирам и Клю устроились за ним, и местная нравственность была удовлетворена.
Ночевали в компании с каким-то почтенным купчиной
Ирам и Клю тоже не сразу заснули - долго шепотом болтали. Обе одобряли Эвиса, не одобряли баданов - Клю за тупость, Ирам за неэстетичность; обе хихикали над Богусяком, который за два сеанса связи в день дважды передавал им персональные приветы, и обе жалели Йона, который к вечеру стер-таки кожу на внутренней стороне бедер, хотя и ехал на самом размеренном и тупом бадане.
Что же до Эвиса, Даги и Тамора, то они сели в углу за стол перекинуться в карты по маленькой, составив с двумя коллегами-северянами партию сложной местной игры под названием "пятерной выгребай".
В половине первого ночи Эвис расплатился: он с Дагой проиграл Тамору и одному из северян по четыре медных шанда; те, правда, продули раздающему - второму северянину - по серебряному полулонду. Кинув на стол монетки, проводник встал и застегнул ремень:
– Пойду баданов гляну.
Дага, Тамор и северяне потихоньку, чтоб не будить спящих, полезли на солому, подкладывая мечи под голову и укрываясь плащами, а Эвис сунул меч в ножнах за пояс, накинул плащ, потянул дверь на себя и вышел.
На улице было морозно: наступала зима. В лужице у конюшни под ногой слабо хрустнул тонкий ледок. На дворе в будке сонно, вполголоса гавкнул пес, гавкнул и замолк. Эвис потер уши: холодно. Заглянул в конюшню, там чавкали и сопели баданы: девять своих... семь купеческих... четыре хозяйских, все верно. Вышел опять. В безмерной выси холодно мигали звезды.
Эвис стоял, задрав голову; холод лез под бороду, по шее, под плащ, а он все стоял. Манили его звезды. Природная скромность не давала ему расспрашивать нанимателей об их жизни, но, о Клови учитель, как хотелось Эвису, сыну Пеннеги, слушать и слушать их разговоры о дальних мирах, хоть по полслова жадно ловить, умащивая в голове!
Эвис, сын Пеннеги, страстно мечтал хоть раз, хоть одним глазком взглянуть ну хоть на что-нибудь из этой беспредельной шири. Из бесед с мастером Богусяком он знал о Галактике куда больше, чем мог знать обычный парень из городского второго податного сословия, закончивший благодаря достатку отца храмовую пятилетнюю школу. Космопорт, Пантократор, Земля, Луна, Телем, Кальер, Новое Солнце - для него это были не просто слова. Больше, чем слова. Он сознавал, что его понятия об этих вещах, скорее всего, совершенно фантастические: учитель Клови говорит - "тысячу книг ты прочтешь о водопадах, но приблизишься к познанию, лишь увидев водопад, услышав его и почуяв его водяную пыль". Он сознавал также, что его страсть к звездам греховна для хелианина, которому полагается беречь редкостный дар своей жизни и, если повезет, дарить его новому хелианину. Но, о Клови учитель, как ему хотелось презреть долг хелианина - или, скажем, отложить его на время! Как хотелось уподобиться иноземцам, греховно не берегущим жизнь из-за крайнего многоплодия своих рас! Не в том уподобиться, чтобы чужую жизнь губить или свою не беречь; в том уподобиться, чтобы не сиднем сидеть - пусть на древней, прекрасной, обустроенной Родине, но, о Свет, на такой знакомой, такой одномерной, такой простой и наизусть вызубренной!