Тебе посвящается

Бременер Макс Соломонович

– Подтверждаете ли вы это? – обратился к Шустикову прокурор.

– Да. Я сам не сказал об этом, потому что это были совершенно незначительные суммы, – ответил Шустиков, снова употребляя строго научное слово «суммы», напоми­нающее школьные уроки арифметики и алгебры.

– Я говорил! – яростно шепнул Валерий Игорю.

– Ваш сын сделал хуже и себе и Леше! – зло ска­зала впереди женщина с крупным бледным лицом мате­ри Костяшкина.

– Может, за чистосердечное смягчат им, – точно оправдываясь, ответила та.

Затем, по просьбе защитника, суд допросил в качестве свидетеля Зинаиду Васильевну Котову.

Она

сообщила, что в тот день, когда «это случилось», Шустиков и Костяшкин пробыли в школе до 9 часов ве­чера. Они находились в пионерской комнате и мастерили елочные игрушки.

Переход от самого невинного из занятий к довольно предосудительному был для Зинаиды Васильевны загад­кой.

– Я все-таки уверена: то, что ребята делали до девя­ти часов, характеризует их гораздо больше, чем то, что с ними случилось позже...

При этих словах встрепенулся потерпевший Куницын, справедливо желая, может быть, возразить, что «случи­лось» как-никак все-таки с ним...

Обращаясь к суду, Котова просила учесть явную не­преднамеренность преступления и позволить мальчикам вернуться в школу, где им обеспечено «благотворное вли­яние замечательного коллектива»...

Вслед за Котовой, также в качестве свидетеля, высту­пила Ксения Николаевна.

– Меня вызвали сюда для того, – сказала Ксения Николаевна, – чтобы я характеризовала подсудимых, двух учеников школы, где я работаю. – Она проговорила это медленно, с трудом. – Но не менее важно, по-моему, ха­рактеризовать и обстановку в восемьсот первой школе. Ее можно назвать только обстановкой показного благополу­чия. Чем же она характеризуется? Прежде всего боязнью уронить школу – некогда действительно образцовую – в глазах общественности. Именно эта боязнь стала у дирек­тора школы всепоглощающим, я бы сказала, чувством. Поэтому серьезнейшие недостатки в работе школы он ста­рался скрыть.

Если итог учебной четверти обещал быть неутешитель­ным, учителей побуждали завышать оценки учащимся, чтобы любой ценой добиться искомого – высокого средне­го процента успеваемости.

Если становилось известно, что ученики школы не­достойно ведут себя на улице, директор старался «не ве­рить» этому, «не замечать» этого и в итоге – все замять. По его словам, все в школе обстояло превосходно. А ребя­та, которые видели, как обстоит дело в действительности, слушали эти слова без уважения.

Так слово некоторых педагогов начинало для ребят существовать отдельно от дела. Оно утрачивало силу и цену...

Мне тяжело и больно об этом говорить. Ведь я много лет работаю в восемьсот первой школе. И, конечно, я то­же несу ответственность за обстановку, которая сложи­лась в ней в последнее время. В нашем педагогическом коллективе немало здоровых сил. Они вели борьбу с не­достатками, но без должной настойчивости. Они, я уве­рена, будут теперь энергичнее и последовательнее. Пото­му что необходимо, чтоб наши дети росли в обстановке, где Слово и Дело дружны и слитны. Тогда ложь для них станет чудовищным нарушением норм поведения. Тогда невозможно будет стать на путь обмана и на путь пре­ступления. Мы создадим такую обстановку в восемьсот первой школе!

Даже о приговоре, вынесенном Щустикову и Костяшкину – Шустиков был приговорен к двум, а Костяшкин – к трем годам заключения, – ребята, выйдя из суда, гово­рили куда меньше, чем об этой части

речи Ксении Ни­колаевны.

Конечно, на эти темы думал и однажды рассуждал с Натальей Николаевной Валерий; конечно, они тревожили Лену; конечно, подобными, хотя и менее зрелыми, мысля­ми делились иногда между собой десятиклассники. Но многие вовсе не размышляли об этом. Но были девочки, которые с первых лет учения привыкли знать и гордо по­вторять, что учатся в лучшей школе района – в той са­мой, 801-й!

И вот теперь и первые и вторые услышали с трибуны народного суда полную, беспощадную правду о своей школе.

Как ни странно, эта правда показалась обидной не только директору Андрею Александровичу, но и кое-кому из девочек. Во всяком случае, Лида Терехина сказала:

– Но ведь как же так, ребята?.. Хотя мальчишки не знают... Но нам-то с первого класса внушали: лучшие, такие-сякие, почет и слава! Как же теперь понимать? Это ж прямо наоборот! Просто не сходится даже...

– Если ты решаешь задачу, – проговорил Станкин, – и ход рассуждения у тебя верен – и, само собой, не пута­ешь в вычислениях, – то получаешь точное решение. И те­бя не должно смущать, если с ответом не сходится. В от­ветах бывают ошибки.

– Правильно, Стась, – понял и поддержал его Вале­рий. – Нам нужно, чтоб точно, чтоб правда!.. «Не схо­дится»! – передразнил он Терехину. – И пусть не со­шлось с ответом! Зато – правда.

– Правда, – подтвердил Евгений Алексеевич, неза­метно присоединившийся к ребятам, пока они, стоя на пе­рекрестке, ждали, чтоб остановился сплошной поток авто­мобилей.

Им пришлось постоять здесь еще минуту, и, раньше чем огонек светофора позволил им идти, к переходу подо­шла Зинаида Васильевна.

– Да, необходимую правду сказала нам Ксения Ни­колаевна, – заметила Лена специально для нее.

– Все-таки уж очень она, мне думается, жестоко и резко... – отозвалась Котова.

– Что – жестоко? – спросил Евгений Алексеевич. – Правда?

– Именно, Евгений Алексеевич, – ответила Зинаида Васильевна.

Они перешли улицу, и уже близко от школы завуч негромко сказал:

– О жестокости правды толкуют обыкновенно те, кто не ощущал жестокости лжи.

Жильников стал часто бывать в 801-й школе. Секре­таря райкома комсомола видели на уроках, на собраниях комсомольских групп, на пионерских сборах. Как-то, по­бывав на сборе отряда 5-го класса на тему «Каким должен быть пионер», он сказал Наталье Николаевне:

– Чего-то все-таки явно недоставало. Давай-ка поло­маем над этим головы.

На сборе, о котором шла речь, пионеры пересказывали то, что читали о Володе Дубинине, Павлике Морозове, Се­реже Тюленине. И говорили, что хотят быть на них похо­жими. Но так как Павлик разоблачил кулаков, которых теперь не было, а Дубинин и Тюленин отличились на вой­не – теперь же царил мир, – то ребята, говорившие, что хотят на них походить, не очень-то себе представляли, как этого достичь. И некоторые из них, видно, считали так: подвиг – в будущем, а пока поозорничаем вволю. Во­лодя Дубинин, как известно, был тоже озорной, а Тюле­нин – даже отчаянный парень.