Тегеран-82. Побег
Шрифт:
– Да и не станет школа проверять! – уверял папа. – В галстуке, значит, пионерка!
Я понимала, что папа прав. Но мне очень хотелось, чтобы в пионеры меня приняли в такой же торжественной обстановке, какую описывала в своем письме Оля.
14 июня тегеранские афганцы устроили концерт в память своего «афганского соловья» Ахмада Захира, которого упоминал Мунрэкер. В этот летний день два года назад певец погиб на горном перевале: как говорят, с ним расправились из-за его любви к дочери афганского диктатора Амина. Как всегда у афганцев, концерт обернулся демонстрацией, а
Разговоры о том, как всем нам надоело гулять под пулями чужих конфликтов, становились все громче.
28 июня в самом центре Тегерана прогремел большой взрыв. Бимарестанты его видели и слышали, потому что штаб-квартиры районных отделений Исламской республиканской партии, которые разбомбили, были совсем рядом с госпиталем. Если раньше иракцы атаковали в основном промышленные предприятия, то теперь шутки закончились: при бомбежке зданий на соседней от нас улице погибли 74 человека, среди которых был главный судья Исламской республики Иран аятолла Бехешти.
– Если они перестали щадить лидеров страны, то что им какие-то советские врачи?! – разохалась моя мама. – Следующую бомбу кинут в госпиталь, и ведь даже в советских газетах про нас не напишут, чтобы народ не нервировать! Ты говорил, что иракцы иранцев просто пугают, – пеняла она папе. – Хороши пугалки! Взорвали главного судью страны! Я хочу домой! Срочно!
– Ну ты же не главный судья страны, – пытался отшутиться папа. – На тебя они не станут тратить бомбу, это дорогое удовольствие!
Но шутки уже не прокатывали. Мама боялась и от этого еще больше сердилась. Требовала, чтобы папа «хотя бы детей отправил в Москву». На это папа резонно отвечал, что «если в Москве кто-нибудь готов принять наших детей, то он готов их отправить». Вопрос этот был риторическим и повисал в воздухе. Принять нас с братом никто не был готов.
– Все нормальные люди, со здоровым инстинктом самосохранения, уже убежали отсюда! – ворчала мама. – И только камикадзе, которым плевать на жену и детей, продолжают тут сидеть неизвестно для чего!
– Как это неизвестно? – пытался сопротивляться папа. – Известно! Меня Родина, которую ты поклялась теперь «вдвойне ценить» сюда отправила выполнять свой долг.
– Зубоскаль-зубоскаль! – злилась мама. – Я посмотрю, что ты скажешь, когда разбомбят твое рабочее место, где ты долг свой Родине отдаешь!
– Ирина, не каркай! – просил ее папа. – Все будет хорошо!
– Ах, хорошо, говоришь?! – не унималась мама. – Знаешь, это поведение какой особи?
– Какой особи? – обреченно спрашивал папа.
– Страуса, который голову в песок закапывает, чтобы не видеть проблем!
– А какие у страуса проблемы? – невинно интересовался папа.
Мама не знала ничего про страусиные трудности, но бурчать продолжала. Странным образом она будто в воду глядела.
Уже на следующий день после афганского концерта, переходящего в перестрелку, из страны тайком сбежал ее президент. Тот самый усатый Банисадр, чьими портретами мы любовались на Моссадык в феврале 1980-го, когда его
– Его успели низложить, – говорил папа. – Вот он и побоялся оставаться здесь без президентской неприкосновенности. Неизбежные последствия любой революции: новый режим точит сам себя изнутри. Междоусобицы, дележка средств…
– Причем тут революция?! – бушевала мама. – Этот Банисадр просто нормальный человек, наверняка у него семья есть, мама-папа, жена, дети… Что он, дурак, под пули здесь подставляться?!
– А откуда ты знаешь, какой Банисадр человек? – с любопытством поинтересовался папа.
– Да по лицу видно! – не сдавалась мама.
– Да, а где видно его лицо?
– Мы портреты его на Моссадык видели, – подсказала я.
Папа расхохотался.
– Смейся-смейся, – прошипела мама. – Кукушка!
– Это я кукушка? – опешил папа. – Кукушка – это она, женщина!
– Значит, ты кукун!
В конце таких перепалок родители обычно хохотали уже на пару, что для меня несколько сглаживало смысл высказанного, делая его не таким угрожающим.
Ровно через месяц, 29 июля 1981-го, посольский дядя Володя пригласил нас на «закрытый просмотр» свадьбы английского принца Чарльза. Он где-то добыл видеокассету с записью, сделанной с трансляции британского ТВ прямо в тот же день. Для просмотра собрались в гостях у молодой посольской пары: японская видеодвойка была у них даже на даче, а шашлыки они жарили в американской «барбекюшнице», которую я тогда увидела впервые в жизни.
– Они расписались только сегодня в 11 утра! – восторгался дядя Володя. – А мы уже можем посмотреть всю церемонию! Это почти как быть среди приглашенных!
– Можем потом рассказывать, что были среди гостей, чего уж там! – вторил ему дядя Эдик, тот самый молодой дипломат, хозяин дачи.
У него была кокетливая блондинистая жена в желтом сарафане из жатого шелка без бретелек. Модный сарафанчик держался на груди при помощи незаметного, подшитого изнутри корсета из тоненьких резиночек. Подружка Оля жаловалась в письме, что крой у таких сарафанов простой, ее умелой бабушке сшить такой – раз плюнуть. Но вот такие резиночки в Союзе не добыть! Иначе ее рукастая бабуля давно бы обшила внучку такими сарафанами всех цветов радуги.
Молодую хозяйку дачи с видео и барбекюшницей звали Лиза и она очень красиво пила вино из высокого хрустального бокала. Ника говорила, что она дочь какого-то министра. В Зарганде, как в деревне, все друг про друга все знали.
– Откуда вино? – удивилась моя мама. – Мы так давно пьем медицинский спирт, что уже даже забыли вкус шампанского! – игриво добавила она.
Ей тут же тоже налили шампанского, сообщив, что это гостинец с приема во французском посольстве. Дядя Эдик отвечал за какие-то представительские связи, поэтому был частенько зван на приемы.