Техника акварели

Волчкевич Максим

и буфет пристанционный

на обеденном замке.

Там встают не слишком рано

и живут до похорон,

из граненого стакана

пьют державный самогон.

С буквы пишутся заглавной

слово «хлеб» и слово «труд».

Климат там неблагодарный:

что посеют – не пожнут.

Не упомнить то, что было,

стало в памяти светло —

мусор к берегу прибило,

стрекозиное крыло.

Память – мусор тот же самый,

прицепившийся

репей:

как на снимке, папа с мамой,

леска, банка для червей.

Это смерть пришла? – Ну что вы,

просто детская рука

ящик тронула почтовый,

дотянулась до звонка.

Нас с тобою здесь не знают —

мы пойдем как грибники

по дороге, где гоняют

бабочек грузовики.

Симфония дождя

Она войдет немного погодя,

окно откроет сердцу и молитве —

и зазвучит симфония дождя

прекрасная, как роза на пюпитре.

О, сколько в ней хрустальных голосов,

высоких нот и восхищенных взоров!

Ей шум понятен лиственных лесов

и глубина готических соборов.

В ее подвалах столько тишины,

что кажутся бессвязным бормотаньем

слова людей, которые смешны

перед ее порывистым дыханьем.

Шквал налетит – по крыше жестяной

пройдет горохом ледяного града

и окружит волшебною стеной

сияющего водопада.

Он будет истончаться и редеть

при свете дня, на тысячу особых

порвется нитей, но не разглядеть

в нем лишних нот – скрипичных и басовых.

Не разобрать: во сне иль наяву

ты это видишь, слышишь, осязаешь.

Но вдруг блеснет, как солнце сквозь листву,

мелодия – и ты ее узнаешь!

И пелена спадет – откроет лес

просветы между мокрыми стволами,

и в них нахлынет синева небес…

Как это будет – не сказать словами!

А по листам пройдет творенья дрожь,

подаст свой голос птица. И в ответе

за этот мир сегодня будет дождь —

он спас его от засухи и смерти!

Море

Средь флейт земных всегда в миноре,

земным неведомо богам,

ты вновь подкатываешь, море,

к моим ногам.

Твой счет у времени огромен,

ты

отступаешь налегке,

смывая город, что построен

был на песке.

Пусть ключ единственный потонет

к твоим симфониям, но лишь

морская раковина помнит

как ты шумишь.

И чайки не летят за теми,

кто канул, не достигнув дна,

туда, где музыка и темень

и глубина.

Но с новой силой на рассвете

влечешь ты парус рыбака,

когда подует свежий ветер

с материка.

И волн свободных с облаками

не остановишь на бегу —

так чист простор и гладок камень

на берегу.

Романс о цветах

Вот красный цвет – в нем розы разворот

подобен ране, он в душе цветет

и сердце манит, словно мотылька,

в воронку страсти, в глубину цветка.

Кто в мякоть сокровенную проник,

им обладал, кто к ране той приник —

тот не напился, сколько б он ни пил,

но лишь любовью крылья опалил.

Вот синий цвет, небесный, голубой —

в нем тайна примирения с собой.

В нем есть покой и холод, но сперва

всего другого – только синева.

Она сквозит в исписанных листах,

в словах высоких, полевых цветах…

Она близка, как небо на горе —

в ней бездны цвет на утренней заре.

Спроси, зачем на свете мы живем…

Вот черный цвет – и нет оттенков в нем.

То мрака знак, могилы и конца,

он – царь теней, и нет на нем лица.

Так бархат черный послан в этот мир:

на нем прекрасней роза и сапфир,

любовь живая или красота.

Покуда смерть – последняя черта.

Два мира

Сегодня я гулял по лесу

и видел, как стояли сосны

кирпично-красные; стрекозы

носились в воздухе нагретом,

как механические эльфы:

то на кору садились цепко,

то вдруг взлетали, превращаясь

в набор отдельных плоскостей.

Что делать! мир членистоногий

от силы солнечной зависит,

как все растительное царство:

чем ярче воздух раскаленный,

тем стебель слаще, и кислее

яд муравьиного укуса;

тем тоньше аромат цветочный

прохладным вечером, богаче

узор на крыльях драгоценных

летучих гусениц… Однако,

как хорошо, что сотворен он

в миниатюре: на ладони

жук умещается рогатый,

кузнечик, мыслящий ногами,