Текущие дела
Шрифт:
Подлепич вошел в конторку сутулясь, вытирая руки тряпкой на ходу, и тряпку сунул в карман халата. Халат был старенький, но свежий, глаженый, — кольнуло что-то жалостливое: «А кто ж ему стирает? Сам?»
Никчемная была, впрочем, жалость: прополоскать мелочишку — такой уж труд? Они рабочие люди, прислуга при них не состояла. Притом с брезгливостью подумал, что есть, между прочим, кому ходить за Подлепичем, имеется — особа.
— Присаживайся, — пригласил.
Да в общем-то и не было стремления разжечь
— Ну, слушаю, — присел Подлепич, снял кепочку.
По старому ценнику стоил он порядком; отдать за бесценок — дурака свалять. По новому — если и стоил, то меньше, конечно, а вот на сколько — так сразу не определишь.
— Я, Юра, как раз настроился тебя послушать.
Локти на стол, и поза, выражающая эту настроенность: в предвкушении чего-то увлекательного.
Подлепич, однако, ничем не увлек.
— Тут, видишь ли, Илья, одним словом не скажешь.
— А ты двумя.
— Ну, ежели о Чепеле, то принимаю, — опустил голову Подлепич. — Промашка.
— Давай считать, в который раз. В десятый?
Подлепич сказал, что ежели память ему не изменяет — во второй.
— Всего-то? Ну, мелочь! Тогда и говорить не о чем! — Такой уж тон был взят, ехидный, или, вернее, — так само собой пошло. — И, кстати, я не разобрал на суде. Насчет Булгака. Ты, Юра, как-то хитроумно это повернул — с парткабинетом. Велел Булгаку обминуть этот пункт и сам обминул, не квалифицировал. А там же привкус. Политический.
— Не будь, Илья, этим самым… — скривил физиономию Подлепич.
— А кем? Провокатором, что ли? Так провокация ж со стороны Булгака. Не с моей.
— Какая ж, к черту, провокация!
— А что? Булгак не пацан, который шкодит без понятия. Должны же быть какие-то мотивы.
Поковырял Подлепич в ухе, ничего не сказал.
— Дурная, Юра, игра. В молчанку. Никто еще в такую игру не выигрывал.
— Да там улажено, — махнул рукой Подлепич.
— Где — там? Ты тут уладь, у нас, а это кулуарным путем не делается. С Булгаком мы еще поговорим. Булгак свое получит. Но Чепелю уже и выдать нечего: все взял, что имелось в нашем распоряжении. С Чепелем будем расставаться.
Заявлено было категорически, санкций от Подлепича не требовалось, и может, так и нужно, чтобы промолчал Подлепич: в молчанку не играли, а просто нечем было крыть ему, — и все же покоробило это угрюмое молчание, протестующее, и, честно говоря, противен был Подлепич — в такой же мере, как Близнюкова — отвратительна.
Плюют в физиономию — тот же Чепель, а ему, оплеванному, хоть бы хны: утерся и пошел себе.
— Мнение свое, Юрий Николаевич, держишь при себе?
— Держу, — хмуро сказал Подлепич.
— А это ж нехорошо. Не по-рабочему. У нас все-таки коллектив, а не частная лавочка.
— Из этого именно исхожу, — вытянул палец
Знал уже, что вывели его, спихнули, или не знал еще? Такой был в общем мирный разговор, негромкий, по крайней мере, и обходящий острые углы, что как-то само собой клонило к миру, как клонит к дремоте, и следовало, видимо, встряхнуться, нащупать ногами тот мостик, с которого прямая дорожка вела к войне.
В такой уж переплет попал он, Должиков, с этими Булгаком и Чепелем, с Подлепичем и Близнюковой, с комиссией этой, с этим разбором, предстоящим на партбюро и потом на парткоме, что никак нельзя было довольствоваться миром — нужна была война.
Только в ней мог он стать победителем, располагал такой возможностью, а в мире не располагал ничем. Война была для него козырной картой, а мир — той самой мелкой, которую всякий побьет не задумываясь. Слава богу, он знал, как бьются такие карты. И, слава богу, не привык, чтобы его карта билась.
— У нас не исправительная колония, — сказал он, как бы нащупывая воображаемый мостик. — Мы практики, Юра. И ты практик. А с педагогикой — хужее. Педагог ты никакой.
Мостик был переброшен — от этого берега, мирного, к тому, противоположному, но перейти по мостику было не так-то просто: пятки жгло.
— Насколько память мне не изменяет… — начал было Подлепич, однако Должиков перебил его.
— Я счет тебе, Юра, предъявлять не стану: фактов столько, что на час работы.
Словно сосчитывая их, Подлепич помолчал сперва, потом спросил:
— А дальше?
— А дальше — конкретное предложение.
Жгло не потому, что много лет проработали бок о бок, жили в мире, о войне не помышляли, — это можно было перетерпеть. Надо.
Жгло потому, что особая надобность противоречила интересам производства, но все равно другой дорожки не было — только через мостик.
— Предложение, Юра, такое… По-моему, тебя устроит… — Понадобилось уткнуться глазами во что-нибудь; ну, скажем, наряды лежали, еще не подписанные. — Переходи-ка ты обратно. На стенд. Помытарился и хватит. Заработаешь больше, и хлопот никаких.
Война была объявлена, однако тихая, без выстрелов, без пушечной пальбы — как раз такая и мыслилась: мирная война. А как Подлепич это принял, не видно было: наряды перед глазами, — по крайней мере, замешательства не чувствовалось; усмехнулся.
— Отставка?