Телескоп во льдах. Как на Южном полюсе рождалась новая астрономия
Шрифт:
ATHENE и UNICORN воплотились в пудинговых конструкциях наподобие марковского инструмента, в котором зона обнаружения заполнена сеткой из фотоэлементов. Поскольку такая конструкция требует меньше детекторов на единицу объема, она стоит меньше, чем вариант Грейзена. Кроме того, ее показатели разрешения выше, поэтому она лучше подходит для телескопа.
Конструкция UNDINE была слишком большой и практически не давала шансов найти сверхновую звезду в течение срока жизни хоть кого-то из участников гавайского семинара, поэтому эту идею отвергли. По словам Артура Робертса, «UNDINE вернулась в свою темную и уединенную обитель, а другие участники обрели любовь и приязнь со стороны ученых»231. Поиск победителя был недолгим, а дальнейшая работа с ним оказалась
Научное наследие гавайского семинара проявляется в наши дни в многочисленных экспериментах по всему миру, которые уже привели к вручению двух Нобелевских премий. Однако, пожалуй, наиболее значительное наследие – это огромная сеть связей между людьми и странами. Присутствие на семинаре советских ученых имело особое значение. В заключительной резолюции участники семинара заявили о своем коллективном видении DUMAND как средства,
в наибольшей степени подходящего для сотрудничества заинтересованных ученых со всего мира в мирных научных исследованиях.
И все это происходило, несмотря на присутствие в кулуарах семинара множества шпионов с обеих сторон железного занавеса. Из-за того, что ученые отказались принимать их всерьез, их присутствие лишь укрепило ощущение международного товарищества. Джон Лёрнд вспоминает забавную историю с участием советского теоретика и большого эрудита Вениамина Березинского:
Там, как это обычно бывает на собраниях такого рода, присутствовали люди, присматривавшие за происходящим, – и из СССР, и из ВМФ США. Веня руководил работой одной из сессий. Наличие русского председателя было важным. Он говорил на довольно хорошем английском, умел читать по-английски, знал англоязычную литературу и так далее. Очевидно, что его уровень культурного развития был намного выше, чем у сопровождавшего его партаппаратчика.
В какой-то момент перед первым заседанием Веня встает и говорит [имитируя русский акцент]: «Теперь у вас есть русский председатель, и потому заседание начнется вовремя. И помните: Большой Брат следит за вами!» Мы все так и ахнули: «Что-о-о?!» Позже мы отводим его в сторону и спрашиваем: «Веня, откуда ты знаешь эту фразу?», а он: «Ну, я читал Оруэлла, откуда же еще?» Мы спрашиваем: «Что, это книгу можно купить в России!?», а он: «Конечно же, нет!» Так что все это было очень весело. И понятно, что рядом с нами постоянно торчал парень из КГБ, который все фотографировал, и тому подобное.
С американской стороны на встрече присутствовали Питер Котцер с компанией. Примерно в то же время Фред Рейнес, переместившийся из университета Кейса в только что основанный кампус Ирвайн Калифорнийского университета, предложил Джону Лёрнду место приглашенного ученого в своей группе. Нейтринная астрономия начала делать свои первые шаги.
Дружба, зародившаяся на Гавайях, укрепилась в последующие годы благодаря еще нескольким подобным собраниям. Они проводились в Институте океанографии Скриппс в Ла-Холье, штат Калифорния, и в Москве, где русские проявили очень сильный интерес к сотрудничеству и предложили «несколько тысяч фотоэлементов для DUMAND»232. Для закупки такого объема оборудования на Западе пришлось бы потратить около 10 миллионов долларов.
Институт ядерных исследований Академии наук СССР с начала 1960-х вел свою собственную программу выявления природных нейтрино, а во главе его стоял не кто иной, как Моисей Марков, один из руководителей Академии. В СССР уже имелось два детектора нейтрино, работавших в вольфрамовой шахте в Баксанской долине на Северном Кавказе. Первый использовал принципы, предложенные Кованом и Рейнесом, а второй – радиохимический метод Понтекорво и Дэвиса233. В 1977 году Марков возглавил международное совещание по вопросам нейтрино в горной лаборатории. Во время этой конференции Джон Лёрнд и Дейв Шрамм предприняли не разрешенную властями (и
Однако самая примечательная из этих первых встреч прошла в 1979 году на Дальнем Востоке СССР. Место было выбрано неслучайно и в каком-то смысле являлось антитезой Гавайским островам: на советском Дальнем Востоке можно было найти и воду, и лед.
Впервые об этом задумался Александр Чудаков, советский ученый, осознавший в 1950-е годы весь научный потенциал подводных черенковских детекторов. Вскоре после возвращения с Гавайев он предложил разместить телескоп марковского типа в водах озера Байкал – крупнейшего, глубочайшего и, возможно, древнейшего пресноводного озера в мире.
Байкал лежит в рифтовой зоне у Евразийского тектонического плато, сформировавшейся около 25 миллионов лет назад. Он имеет форму полумесяца. Его длина чуть меньше 650 км, средняя ширина – 80 км. В некоторых местах глубина озера достигает 1600 м. Байкал содержит около 20 % всей жидкой пресной воды на Земле, и в нем сохраняется уникальное разнообразие водной жизни, которое вряд ли можно встретить в каком-либо другом озере в мире. К примеру, в Байкале живет единственный в мире вид пресноводных тюленей. В 1996 году ООН присвоила Байкалу статус охраняемого объекта всемирного наследия – такой же, как у Гранд-Каньона в США и у австралийского Большого Барьерного Рифа.
Что касается требований нейтринного телескопа, то тут нужно сказать, что воды Байкала исключительно прозрачны и чисты, а его поверхность зимой замерзает. Судя по всему, Чудаков первым понял, что такое сезонное покрытие может обеспечить удобную естественную платформу для размещения на дне озера нейтринного телескопа. Для принятых в России методов научной работы всегда были характерны подобный прагматизм и внимание к деталям.
В 1979 году Тихоокеанский научный конгресс, проводившийся еще с 1920-х годов и привлекавший специалистов из различных дисциплин, проходил в Хабаровске, втором по размеру городе Восточной Сибири. Сначала участники DUMAND присоединились ко всем остальным гостям, а затем переместились более чем на 1500 км к северо-западу, чтобы провести свое собственное собрание на Байкале.
С точки зрения внешнего наблюдателя на этом собрании происходило серьезное столкновение культур. Советские ученые вели себя в высшей степени формально и тщательно соблюдали иерархию, а американцы, особенно участники собрания, подчеркнуто демонстрировали эгалитарность. Тем не менее участники смогли преодолеть все культурные различия, и все прошло хорошо. Советскую делегацию возглавлял Моисей Марков, которому к тому времени было уже за семьдесят. Он считался одним из самых знаменитых ученых СССР. Помимо того, что он был заслуженным членом Академии наук СССР, он также занимал в ней пост академика-секретаря Отделения ядерной физики, которое руководило всей деятельностью по изучению ускорителей и космических лучей в СССР. Американцы же не видели необходимости в лидере – пока не узнали, что им нужен официальный глава делегации для въезда в Советский Союз. Они попросили Лёрнда занять эту должность, и тот согласился:
В те дни я ходил в джинсах и джинсовой куртке Levi’s. Мои волосы были собраны в хвост, у меня была борода, то есть я был очень похож на революционера. А тут меня встречает приятный пожилой джентльмен [Марков] – седой и превосходно одетый. Я тут же подумал: «Ой-ой-ой, мы с ним вряд ли столкуемся…» Впрочем, он оказался и в самом деле очень милым и приятным и не обратил на мою расхлябанность никакого внимания.
Джон выражал свое несогласие с принятыми в советской системе классовыми перегородками путем различных демонстраций. Например, он предпочитал передвигаться по городу в маршрутных автобусах «с простыми людьми», вместо того чтобы кататься с Марковым в его лимузине. На это Марков отреагировал с грацией, тактом и, возможно, даже с долей признательности.