Телевидение. Взгляд изнутри. 1957–1996 годы
Шрифт:
Я ему передал вкратце разговор и спросил, что делать. Он ответил — «Зря ты пошел с этим. Они только что вошли в ЦК с предложением о сокращении главных редакций и вообще о сокращении штатов. А ты — с прямо противоположным. Они могли это воспринять как провокацию. Так что теперь жди последствий».
И последствия вскоре появились.
В середине января 1971 г. ко мне подошла редактор Графская и сказала, что в одном из театров Москвы она узнала о моем скором уходе.
Внутренне я уже был готов к этому.
Вскоре меня вызвал Мамедов и самым добрым
Кузаков был главным редактором литературно-драматической редакции радио. До этого он работал в ЦК партии, в министерстве культуры, занимал высокий пост на телевидении еще в 1957 году.
Конечно, это был признанный руководитель, с большим опытом. «Ты знаешь, он о тебе очень высокого мнения», — завершил разговор Мамедов.
Недели через две Лапин провел собрание руководителей редакции, где представил Кузакова. В мой адрес он сделал два замечания: «обещал исправить дело, но не выполнил…» и «много болел».
Обещать я ему ничего никогда не обещал. Да он от меня никаких обещаний и не требовал. А второе — верно. Я действительно последнее время стал часто болеть, видимо, от стрессов.
Итак, я стал заместителем Кузакова. Зарплату мне сохранили прежнюю. Кузаков же получал больше как член коллегии Гостелерадио СССР.
Началась эра Кузакова. О нем ходили слухи, что он внебрачный сын Сталина. Подтвердил он это через много лет, когда ему было уже почти 90.
Он и внешне и по характеру был очень похож на своего отца. Такая же медленная речь, очень точная и убедительная. Такое же коварство в душе. Была замечена одна особенность: если он в коридоре обнимет тебя за плечи и поведет душевный разговор — значит скоро тебя уволят.
Увольнения же происходили просто массово. Начались они еще при мне — в связи с сокращением количества передач — и продолжались при Кузакове.
Правда, принцип несколько изменился. Я возлагал предоставление кандидатов на увольнение на заведующих отделами. Кому, как не им лучше знать, кто как работает. Кузаков же все решал сам.
Помню, я зашел к нему с разговором о редакторе Маркине. Это был молодой, умный, энергичный человек, только что закончивший ВГИК. И вдруг он сам подает заявление об уходе. Я: «Его нельзя отпускать, давайте я с ним поговорю». Кузаков: «Да пусть уходит, у него идеи…». Я даже не нашелся что сказать…
Константин Степанович считал, что все идеи должны идти сверху. Мои предложения тоже не проходили.
У него была еще интересная манера поведения. Если разговор ему не нравился, он вставал и, продолжая говорить, шел к двери. Собеседник, естественно шел за ним. Так вместе выходили из кабинета.
Я видел, что так работать невозможно. И действительно, через полгода мне позвонил Николай Пантелеймонович Карпов, мой бывший начальник. Мы с ним встретились в коридорах Останкино. В
— Да нет, к Егорову не надо. И вообще нечего спешить. Это не моя инициатива. Подходят люди и говорят, что им неудобно, что они в коридорах встречают двух главных редакторов.
В этом, наверное, была доля истины. Некоторые стали меня избегать. Не смотрят в глаза, не общаются. Появилась боязнь, что если кто-то разговаривает со мной, значит замышляет против Кузакова.
У него, как и у Сталина, был страх заговоров. А у подчиненных — страх увольнения.
Зашел я к Мамедову. Он опять: это не моя инициатива, а Кузакова. В общем, все показывали пальцем друг на друга. И зачем это было делать? Я был совершенно беззащитным, как и все остальные. Никакие суды не действовали — была объявлена реорганизация.
Катавасия тянулась 3 месяца, и в августе 1971 г. я перешел в главную редакцию народного творчества.
Почему не к Егорову? Лично его я уважал и уважаю до сих пор. Он прирожденный руководитель. Ему бы быть зампредом по телевидению, вместо Мамедова. Он хорошо чувствовал и публицистическое, и художественное телевидение. Это он доказал потом, когда в 1987 г. стал руководителем литературно-драматической редакции. Но в редакцию пропаганды, где он тогда работал, я переходить категорически не хотел. В музыкальную — нельзя, нет соответствующего образования. Информационные — уже пройденный этап. Вот почему, перебрав мысленно все главные редакции, я дал согласие на переход в народное творчество.
Главная редакция народного творчества
Для перехода именно туда было еще одно очень важное обстоятельство. Там работал главным режиссером Дмитрий Георгиевич Кознов.
С семьей Козновых мы были знакомы давно. Жили в одном доме на Шаболовке, в нем почти все квартиры занимали старейшие работники телевидения. Семья — знаменитая.
О жене Дмитрия Георгиевича, Ольге Васильевне Козновой, я уже говорил. Ее отец, Василий Семенович Сидорин, был профессором Литературного института, блестяще знал литературу, читал лекции, на которые сбегалась вся литературная Москва.
Выступал он и на телевидении.
Брат Ольги Васильевны, Александр (Саня) Сидорин работал режиссером на телевидении. В нем было что-то общее с Ираклием Андрониковым. Он тоже был мастером устных рассказов, душой любого общества. Там, где появлялся Саня Сидорин, смех не умолкал ни на минуту.
Дмитрий Георгиевич Кознов пришел на телевидение в 1966 г. главным режиссером цветного телевидения. За его плечами — школа Малого театра, ГИТИС, несколько важных работ на телевидении.
Именно поэтому его и назначили в «цветную» редакцию, как тогда говорили.