Телохранитель ее величества: Противостояние
Шрифт:
– Но пока я не использовал на вас ничего из того, что узнал.
– Пока да. А что будет дальше?
– Она поежилась. Я же бросил косой взгляд в сторону - "морпехи" слушали нас с большим вниманием.
– Ты сам вчера убедился, наша подготовка оставляет желать лучшего, тебя готовят на порядок серьезнее. Мы просто не поймем, что ты делаешь, пока не станет поздно. А второй Эдуардо нам не нужен.
– Сильно насолил?
– усмехнулся я.
Она промолчала.
– Ладно, Марта. Я обещаю, что не буду использовать полученные знания против вас. Не имею понятия откуда ты знаешь про мои уроки, но допущу, что
Это было смелое заявление. Потому, как и Катарина, и Мишель обязательно посмотрят запись этого разговора, раз уж даже "морпехи" здесь присутствуют. Ну что ж, пусть смотрят! Не жалко! Я отдаю отчет своим словам и поступкам. Не буду.
– Где гарантия?
– усмехнулась она.
– Гарантия?
– Я задумался.
– Мое слово. И факт того, что если я захочу, я сделаю любую из вас даже без всяких сверхъестественных знаний.
– Не поняла?
– вскинулась она. Я улыбнулся, задумав каверзу, горя желанием тут же ее опробовать.
– Я говорю, я и так, вот здесь, прямо сейчас, могу творить с вами, что хочу. Без всяких уроков Катарины. И никуда вы не денетесь.
Повисло удивленное молчание. Такой наглости они не ожидали.
– Я могу заставить вас плакать, - продолжил я.
– Могу заставить смеяться. И вы будете моими с потрохами. И не делаю это только потому, что уже сказал - считаю вас равными, не хочу вбивать между нами клинья.
Она натужно рассмеялась:
– Смелое заявление, Хуанито! А не боишься?
– Чего?
– Что попросим продемонстрировать? Как будешь заставлять нас плакать?
В душе я возликовал - сработало! Червячок сомнений грыз, но я склонялся к мысли, что моя задумка все-таки сработает. Они - девочки из приюта, оторванные от жизни. IQ их немаленький - откровенно тупых тут отсеивают. И подготовку они проходят специфическую, с упором на быстроту и ловкость, а не обширные знания. Потому шансы у меня имелись.
– А хочешь?
– вцепился я в нее взглядом.
– Хотите?
– поправился и обвел глазами ее товарок.
Все в недоумении молчали. Не ждали такого поворота. Я же был непоколебим. И это единственно выигрышная тактика. Пока я атакую, я не обороняюсь, а иначе решить проблему просто не получится. Любая защита с моей стороны в их представлении акт слабости. Только нападать! Пусть даже так, как я задумал - нападения бывают разные, главное результат.
– Давай, чего уж там!
– озвучила общую мысль девочка, стоящая за моей спиной справа. Я обернулся к "морпехам" - они смотрели во все глаза, боясь что-то пропустить. И не возражали. Итак, публика в сборе.
Встал, вперевалку прошелся по библиотеке, собираясь с мыслями. Бил легкий мандраж, но он не имел со страхом ничего общего. Это было нечто вроде активации внутренних резервов, я готовился к битве, и организм так на это реагировал.
– Итак, я должен сделать так, чтобы вы плакали, используя только то, с чем пришел сюда, - начал я, формулируя задачу - на всякий случай. Потом они могут о ней не вспомнить.
– Не употребляя ничего из арсенала воздействия на слабый пол, что здесь изучаю.
– Я вновь выдержал паузу. Заинтригованы были все.
– Итак, Джон Уэлш, "Монолог тряпичной куклы". Испанская классическая литература,
И я начал.
– "Если бы на одно мгновение Бог забыл, что я всего лишь тряпичная марионетка, и подарил бы мне кусочек жизни, я бы тогда, наверное, не говорил все, что думаю, но точно бы думал, что говорю. Я бы ценил вещи не за то, сколько они стоят, но за то, сколько они значат.
Я бы спал меньше, больше бы мечтал, понимая, что каждую минуту, когда мы закрываем глаза, мы теряем шестьдесят секунд света. Я бы шел, пока все остальные стоят, не спал, пока другие спят. Я бы слушал, когда другие говорят, и как бы я наслаждался чудесным вкусом шоколадного мороженого!.."
Это была одна из редких вещей, которые мне нравились на ненавидимой "испанке". Написанная во время, когда испано- и португалоязычная литература были всего лишь одной из скромных составляющих мировой, причем не на первых ролях, и не были пронизаны духом последующего имперского высокомерия. Вещь душевная, и каждый, читая ее в первый раз, "загружается", экстраполируя написанное на себя и свою жизнь. А девчонки... Разумеется, они проходили "испанку" поверхностно, далеко от курса моей частной школы, и не могли даже приблизительно знать о подобных вещах. Сомневаюсь, что они знают, кто такой Кастаньеда или Коэльо, не говоря уже о более незначительных авторах. И теперь я читал им по памяти тот "грузовой" отрывок, используя весь дар выражения, отпущенный мне природой, пытаясь голосом и интонацией донести то, над чем они вряд ли когда задумывались и что вряд ли будет их интересовать ближайшие пару десятков лет. Но они были обречены, ибо они - женщины.
– "Всегда говори то, что чувствуешь, и делай, то, что думаешь. Если бы я знал, что сегодня в последний раз вижу тебя спящей, я бы крепко обнял тебя и молился Богу, чтобы он сделал меня твоим ангелом-хранителем. Если бы я знал, что сегодня вижу в последний раз, как ты выходишь из дверей, я бы обнял, поцеловал тебя и позвал снова, чтобы дать тебе больше. Если бы я знал, что слышу твой голос в последний раз, я бы записал на пленку все, что ты скажешь, чтобы слушать это еще и еще, бесконечно. Если бы я знал, что это последние минуты, когда я вижу тебя, я бы сказал: "Я люблю тебя", и не предполагал, глупец, что ты это и так знаешь. Всегда есть завтра, и жизнь предоставляет нам еще одну возможность, чтобы все исправить, но если я ошибаюсь, и сегодня это все, что нам осталось, я бы хотел сказать тебе, как сильно я тебя люблю, и что никогда тебя не забуду."
Да-да, вот так. И я был бы удивлен, если бы у кого-то из них после этих слов не выступили слезы. И они начали выступать, сначала неохотно, потом все больше и больше, у одной, второй, третьей... Я же снова почувствовал дрожь: мои руки подрагивали, а кончики пальцев, прислони я их к столешнице, отбивали бы чечетку. Но я чувствовал подъем - он шел изнутри меня, рвался наружу. Я не мог хранить это в себе, и говорил, говорил... И я давал, если вспомнить озвученную ранее Камилле теорию. Это была победа, но надо было не просто победить, а уничтожить их, вогнать в землю - только тогда мне поверят и перестанут относиться, как к врагу. Я продолжал: