Телохранитель моего мужа
Шрифт:
— А в противном случае что ей грозило? — отводит она взгляд. На губах играет упрямая скептическая улыбка. — И ты бы пальцем не пошевелил, чтобы её выручить? Ты ведь и до этого сидел и ждал, пока всё рассосётся само по себе?
Это больно, но справедливо. Со стороны это так и выглядит. И оправдываться я не собираюсь.
— Думай, что хочешь, — сказал, поднимаясь. — Мао, идём гулять?
Пёс слабо шевельнул хвостом и потрусил в коридор. Там он взял с полочки свой поводок и ждал, пока я обуюсь.
— Что изменилось, Артём? —
— Испытательный срок закончился.
Мы спустились с собакой в холод и тьму. Ляля вышла за нами. Шла рядом, натянув капюшон на голову. Куртка у неё осенняя и кроссовки. Одета не по сезону. Надо бы купить ей тёплые вещи. А ещё я вдруг подумал: свожу-ка я её к деду. С ним она ладила. Может, оттает? Успокоится.
Но что-то заставляло меня напрягаться. Я не понимал её враждебности, злобы. Ведь всё было не так. Что-то изменилось, причём совсем недавно. Что-то узнала? Вспомнила? Что?.. Вопросы без ответов, потому что она не спешила ни делиться мыслями, ни доверять мне. Ладно я. С Риной она тоже не откровенничала.
Дал бы мне кто волю, я бы заглянул, чтобы посмотреть, что у неё спрятано в черепной коробке.
Десять дней разделились на две половины. Первая — солнечная и радостная, когда я навещал Рину. Я завалил её палату цветами. Яркими боками у неё на тумбочке отсвечивали апельсины. Разноцветные шары примостились в углу и мягко колыхались, когда в палату кто-то входил.
К Рине приходили мама и Мари. Они щебетали о чём-то о своём, о женском. Мари принесла книги. Мама рассказывала о Серёжке. А мы часто молчали, взявшись за руки.
У Рины в палате поселился нетбук, и когда её никто не доставал, она училась. Умная красивая Рина в наушниках с губами, что выговаривают иностранные слова. Новая грань. Мне не надоедало за ней наблюдать.
Рина светилась, хорошела на глазах. К ней хотелось прикасаться, целовать, выражать нежность и любовь. И я старался, как мог: словами, жестами, глазами передавал всё то, что жило во мне, просилось наружу. Я был полон до краёв чувствами, переживал их снова и снова, мечтал, чтобы их становилось день ото дня больше.
Вторая половина принадлежала Ляле, Мао, деду и студии. Я ухитрялся делать так много, что сам себе удивлялся.
Собака скучала по Рине. Так мне казалось. С Лялей было куда сложнее. Она замкнулась в себе. Перестала есть. Пришлось наступить на горло своим принципам: я начал для неё готовить. Плюнул — мне несложно. Рина и так переживала, постоянно спрашивала о сестре. И я с чистой совестью мог говорить, что с ней всё в порядке.
К Рине она ехать не захотела, но не отказалась от поездки к деду. Однако и там больше молчала, отделываясь односложными ответами.
Дед ей обрадовался, расспрашивал о чём-то, гудел, рассказывая что-то из прошлого — я не вслушивался в слова.
— Ты не дави на неё, сынок, — попросил дед, когда Ляля отлучилась в туалет. — Сломалось у неё что-то внутри и никак не наладится. Терпение и любовь. Тогда, может, что-то получится.
Я не очень верил во все эти формулы, но всё же решил быть помягче. Пытался разговаривать. Завтракал с ней иногда. Но Ляля продолжала смотреть на меня если не волком, то очень настороженно, словно ждала, что я обязательно сделаю какую-нибудь гадость.
Так мы и протянули десять отпущенных нам дней: светло и радостно с Риной, напряжённо и кое-как с Лялей. И я сломал голову, как склеить эти две половины. У меня пока ничего не получалось. Даже в перспективах. Какой-то острый и огромный обломок торчал между нами. И я не находил рычага, чтобы его убрать. А голыми руками нечего было и думать сдвинуть неподъёмный камень с места.
58. Рина
Меня выписали в понедельник.
— Работать хочу, — призналась я Артёму. — Безделье может душить. Нет, я понимаю всю важность своей миссии, но во мне сейчас столько энергии, что хочется действовать.
— Может, подыщем другую работу? — осторожно спрашивает Артём, но я улыбаюсь и качаю головой:
— Нет. Ты не поверишь, но мне нравится там работать. И не надо спорить, я уже договорилась: буду заниматься исключительно платежами. Никаких тяжестей и чрезмерных физических нагрузок. Давай оставим пока так, как есть.
— Давай, — соглашается Артём, и я облегчённо выдыхаю.
Есть то, о чём мы не говорим. Возможно, он и не догадывается. А может, знает, но не спрашивает. Но заводить об этом разговор первой я не решаюсь.
Юджин. Он приезжал ко мне в клинику. Всегда в то время, когда никто меня не навещал. Следит? Да, наверное. Ни одного прокола. С букетом, фруктами, вежливыми расспросами.
Нет, он не походил на преданного пса. Скорее на хозяина, который лечит одну из своих собак. У него их много, поэтому чувств особых нет. Есть отстранённый интерес и забота. Раз уж так случилось. Я чувствовала именно так, но, возможно, я чего-то и не понимаю.
Его цветы я отдавала медсёстрам. Он приносил новые. Видел же, что его цветы исчезают, но с настойчивостью твердолобого осла продолжал гнуть свою линию. И тогда я решилась.
— Как тебя зовут? — спросила, глядя ему в глаза.
Вдруг подумалось: одну ночь мы провели вместе. Он был первым, с кем я изменила Алексею. И он тоже был не груб. Просто мужик — достаточно активный и сексуальный. Ему не удалось меня зацепить, а ведь мог, наверное. Или не мог, потому что не мой.
Югов улыбается криво.