Телохранитель поневоле
Шрифт:
– Идем, что ли? Провожу тебя до дому, чтобы не вляпалась в историю по дороге.
Что? Я повторно выпала в осадок. Но на этот раз шок был не настолько сильным, и я, опасливо косясь на лицо непривычно веселого парня, острожное поинтересовалась:
– Зачем? Я десять месяцев хожу этой дорогой одна, и ничего. Как видишь, до сих пор живая. К тому же, меня здесь уже знают и принимают за свою.
Диллон перестал улыбаться, посмотрел на меня и несколько удивленно повторил мой же вопрос:
– Зачем? – Спустя мгновение он пожал плечами: – Понятия не имею. Захотелось вдруг. Я уже домой собирался ехать, когда
– А как же их тогда вставляют в букеты, если они такие колючие? – невольно вырвалось у меня. На голубые цветочки я уже смотрела с суеверным ужасом.
– Да вот так и вставляют, – Диллон снова пожал плечами. – Если честно, то я не особо разбираюсь в этом, – вдруг смущенно признался он и лукаво покосился на меня. – А про римию продавец в салоне рассказала…
Я ошеломленно уставилась на парня. Спустя миг мы уже вдвоем покатились от хохота. Просто так. Без особой причины.
Насмеявшись так, что начал болеть живот, я смахнула с глаз набежавшие слезы:
– Удивил так удивил! – весело покосилась на улыбающегося парня. – Не ожидала от тебя такого поступка! – И, чуть поколебавшись, уже тише добавила: – Спасибо! Это первые цветы в моей жизни…
Про цветы я ляпнула бездумно, под влиянием момента. Но сразу же прикусила свой болтливый язык и пожалела о своей откровенности, напоровшись на откровенно потрясенный взгляд Фейтерре:
– То есть?.. А разве жених… Монтриалли же один из самых богатых членов общества Кахелии!
На это мне нечего было возразить, так что я просто безразлично пожала плечами. Но призраки прошлого убили поднявшееся было при виде букета настроение. И некоторое время мы с Диллоном шагали молча. Но через десяток шагов Фейтерре заговорил снова:
– Значит, Монтриалли цветы тебе не дарил? А как же он тогда ухаживал за тобой? И как ты вообще согласилась выйти за него замуж?
Говорить о прошлом не хотелось. Совсем. Но в голосе Диллона звучало такое искреннее участие и недоумение. И совсем не было осуждения. Ни капли. Так что я сдалась и со вздохом призналась:
– Я и не могла отказаться. Я вообще тогда толком не понимала, что происходит. Отец заключил помолвку с Монтриалли от моего имени, когда мне было десять лет.
– Что?! – Диллон аж споткнулся и едва не растянулся на изъеденном временем дорожном покрытии. – Но… Я думал, что ты недавно заключила помолвку. Чтобы помочь отцу удержаться в сенатском кресле, когда антикоррупционная комиссия заинтересовалась его деятельностью… А выходит… Выходит, твой отец увяз в этой истории гораздо глубже. Просто раньше у него почему-то лучше получалось заметать свои следы.
Как бы мне ни было неприятно обсуждать свое прошлое и своего отца, я просто не могла не поинтересоваться:
– Что за история? Ты о чем?
Диллон наградил меня острым, как лезвие взглядом:
– Хочешь сказать, ты не в курсе?
Если вчера рядом
– Отец держал меня как можно дальше от своих дел, бизнеса и политики. Он считает, что место женщины – это спальня и кухня. Ну и еще украшение приемов в доме тоже женская роль. Все остальное не женского ума дело.
Диллон скривился. Но особо удивленным не выглядел. Видимо, шовинизм моего отца широко известен на Кахелии. Возможно, именно из-за своих жестоких, архаичных взглядов на жизнь он так и не смог подняться выше сенатского кресла, хоть и очень мечтал об этом?
Фейтерре покосился на подъездную дверь, и я напряглась, поймав этот взгляд. Однако Диллону снова удалось меня ошарашить:
– Ты завтра снова работаешь? – Я изумленно кивнула. – А когда выходной?
– Я работаю пять через пять. То есть, мне еще три дня до выходного работать. А что? – осторожно спросила в свою очередь.
Диллон вопрос проигнорировал:
– Хорошо. Тогда поговорим, когда тебе не нужно спешить домой и ты не будешь такой уставшей. А сейчас спокойной ночи!
Он поймал мою свободную руку и поднес мои пальцы к губам неизвестным, но таким галантным, изящным жестом. Горячее дыхание скользнуло по озябшей коже. И мое сердце сделало в груди кульбит, когда губы Диллона легко коснулись моих пальчиков…
В эту ночь я засыпала, глядя на маленький букет, стоящий в обыкновенной банке за неимением вазы. И почему-то мне в темноте мерещились вместо звездочек никусов горящие как расплавленный лазерный луч глаза Диллона Фейтерре…
***
Идя утром на работу, я неожиданно поймала себя на том, что восторженно ожидаю, что принесет мне сегодняшний день. Что глупо улыбаюсь хмурому серому небу и мелкой мороси, которую сыпали мне на голову сердитые тучи. У синоптиков опять что-то сломалось, и они не считали необходимым напрягаться ради жителей резервации, а потому с утра было неприглядно, мокро и ветрено. Но несмотря на то что мне пришлось до бровей укутаться в парку, я шла и улыбалась каждому, кто попадался навстречу.
Такое глупое поведение явно привело бы к неизбежному допросу у Линды. Но сегодня за стойкой бара стоял Видард: сухощавый и неразговорчивый мужчина средних лет с самодельным протезом вместо правой руки. А ему до меня дела не было. Когда я впервые увидела Видарда, то меня пробрал озноб: наш второй бармен не считал необходимым носить одежду с длинным рукавом и скрывать от посторонних глаз металлические спицы и шарниры, микросхемы и какой-то совершенно жуткий пучок проводов внутри конструкции, заменявшей ему руку до локтя. Иногда там что-то искрило. И тогда я с ужасом ожидала, что протез закоротит. Но Видард сжимал в кулак механическую руку, опускал ее под стойку, а через пару секунд уже как ни в чем не бывало, выполнял свою работу. А рука больше не искрила.