Тем временем. Телевизор с человеческими лицами
Шрифт:
В этих рвах на полигоне лежат представители 60 национальностей. Особенно много священников и епископов русской православной церкви, многие из них теперь канонизированы. Инвалиды, которых во время Большого Террора уничтожали системно — для освобождения дефицитных мест по тюрьмам. Известно все в деталях: как людей подвозили с 9 вечера до раннего утра, как объявляли приговор, как оставляли томиться в сарае, а потом расстреливали поштучно, одиночными выстрелами в затылок. Причем высокие чины НКВД добровольно приезжали в выходные на субботники, чтобы помочь рядовому составу. Надевали кожаные фартуки, чтобы не залиться кровью и мозгами, ставили разутых людей в исподнем на край могильного рва, и спускали курок. Потом территорию вокруг закрытого полигона отдали под дачи сотрудникам спецслужб, а в старом флигеле был однодневный дом отдыха — для них же.
В
И все-таки массового внимания к полигону нет; люди словно загораживаются от мучительного прошлого, не хотят переживать его как свою проблему, как живую, длящуюся общенациональную боль. И нет в России ни одного музея, где ужас пережитого в 20 столетии был бы столь же эмоционально насыщен, как насыщено переживание Холокоста в музейном центре Яд Вашем в Иерусалиме. Там посетители, прежде чем узнать детали, цифры, увидеть традиционные экспозиции, проходят через черный лабиринт, где тихий ровный голос читает списки убитых детей: такой-то, родился там-то, в таком-то году, убит в сорок третьем… четвертом… пятом… И на своде загораются тихие звезды.
Но чтобы такое стилевое решение было возможно, необходимо общее чувство объединяющего страдания. Мы же отказались совместно осознать свою трагедию, которую с нашим народом сотворил не кто-то извне, а он же сам, изнутри себя самого. В общем-то, понятно, почему отказались. Невозможно предъявить себе каких-то чужаков, врагов, которые творили зло. Украина придумала миф о целенаправленном уничтожении украинцев — кем? Советской русской властью. Грузия сочинила музей оккупации — со стороны кого? Со стороны все той же власти. Советской и русской. Жертвы с палачами разделены в Восточной Европе и в Балтии; палачи сотрудничали либо с Гитлером, либо с Советами. Все остальные были жертвами. Мы ни взаправду, ни даже по лжи не можем сочинить историю про доброе и злое. Палачи переплетены с жертвами, жертвы с палачами, мы сами сотворили зло с собой, — если, конечно, не верить в жидовский заговор, который завершился тем, что кровавые еврейские чекисты сами себя тоже уничтожили. Так что быстрого исхода из проблемы для нас нет и быть не может. Но почему нет вообще никакого движения? Почему мы не стали обеззараживать себя и свое будущее через память о прошлом? Ведь о смерти помнят для того, чтоб жить?
Расстрельный полигон
Философская трагедия
Священник Кирилл Каледа, Сергей Мироненко, Арсений Рогинский…
Участвуют: Сергей Мироненко, директор Государственного Архива Российской Федерации, священник Кирилл Каледа, настоятель храма Святых Великомучеников и Исповедников Российских в Бутове, Арсений Рогинский, историк, председатель правления общества «Мемориал».
Ведущий (осторожно, даже несколько опасливо). Бутово — один из примеров того, как часть общества пытается работать со своим прошлым. Но почему такая малая часть? Арсений Борисович, у вас нет ощущения, что общество как-то закрывается от этих тем, причем само, без всякого давления со стороны государства?
Рогинский (рассудительно, но очень жестко). У нас нет единой, общенациональной памяти о терроре. Потому что в ней нет явного субъекта зла. Вот память о Великой отечественной войне. Почему она так хорошо функционирует? Не только потому, что ее поддерживают активно на протяжении многих десятилетий государственные институты. А потому, что там все ясно. Было абсолютное зло — Гитлер, и был народный подвиг, завершившийся победой. Эта память, действительно, может стать памятью национальной консолидации. А что здесь? Где зло? Зло — государство? Очень абстрактно. НКВД? Попробуйте соотнести это с сотнями фильмов о героических подвигах чекистов во все времена. Конкретный следователь — да, но не институция, ни в коем случае. Зло — Сталин? А как это может быть злом — Сталин, если под его руководством мы выиграли войну? Общественное сознание такую версию отторгает. Так что у нас
Мироненко. Казалось бы, история должна быть правдивой. Задайте себе вопрос, а хочет ли наше общество знать свою правдивую историю?
Ведущий. Вот это главный вопрос. Вопрос вопросов.
Мироненко (с ораторским блеском). Мне кажется, что нет, не хочет. Мы хотим говорить о победах — они в вправду были. Мы хотим говорить о том, что мы сделали спутник и атомную бомбу, и совершенно не хотим знать, какой ценой было это достигнуто. Вот Бутовский полигон. Сохранились списки тех, кто был здесь расстрелян, они опубликованы. Мы открываем на любой странице и видим, что рушится миф о том, что в 1937–1938 годах пострадала в основном партийная элита. Нет! Статистик базы, священник, простой рабочий, дворник, генерал, сотрудник московской милиции. Есть еще одна модная теория: ну, что же делать, террор был необходим. Ужасно, что погибли (сколько — неизвестно, сотни, тысячи, миллионы), но ведь в основном постреляли старую ленинскую гвардию, которая только и думала о том, как мировую революцию делать. А взамен пришли управленцы — Байбаков, Косыгин. А Сталин — прекрасный менеджер. Это все перевернутое представление, которое государство наше пропагандирует, продвигая в школы учебник Филиппова.
Рогинский. На самом-то деле память о жертвах, как таковых, она сохраняется. По всей России тысячи крестов установлены в память о жертвах террора. Но для того, чтобы эта память стала действенной, она должна разобраться, — а чьи это жертвы? Что это за режим, непременной и важнейшей чертой которого на протяжение десятилетий был террор? тут консенсуса нет. И чтобы он возник, нужна масса усилий. Мы теперь обладаем более или менее реальными цифрами: было от десяти с половиной до двенадцати миллионов жертв политического террора, из них примерно две трети на территории России. Но на сегодняшний день восстановлено два с половиной миллиона имен жертв, и на это ушло двадцать лет работы, энергия множества людей в разных регионах. Двадцать лет. Места захоронения — десяток тысяч, примерно, лагерных кладбищ. Он тоже не найдены. То есть нужна большая программа по поискам мест захоронений, по поискам…
Ведущий (осторожно перебивает). Арсений Борисович, совершенно с вами согласен. Но…
Рогинский (спокойно доводит мысль до финала). Это и есть инфраструктура памяти.
Ведущий (бекая и мекая, смущенно) …встречный… встречный вопрос. Государство может проявить волю, поддержать ваши усилия. Изменит ли это что-либо в общественном сознании? отторжение ведь идет от чего-то другого. Мы не хотим встречаться с мрачным началом своей истории. Потому что тогда встает вопрос, который часто задают политики — «А что же, жизнь этих поколений была бессмысленна?».
Каледа. Ну, это лукавый вопрос. Лукавый совершенно.
Ведущий. Но он есть? Значит, на него надо ответить. Не лукаво.
Каледа. Прежде всего, не надо представлять, что это время какого-то сплошного негатива. Ведь была борьба. Пускай молчаливая, но — борьба. И были действительно, если говорить светским языком, герои. Церковь сделала в этом плане удивительный шаг. Она засвидетельствовала актом канонизации святых, новомучеников, что эти люди достойны подражания. Кто такой святой? Это друг Христов, это человек, который является идеалом для христианина. Более тысячи новомучеников сейчас прославлены, не только в Бутово, но и по стране, однако, к сожалению, это тоже не очень воспринято даже церковной частью нашего общества.
Ведущий. Вопрос — почему? Может ли память о трагедии объединять людей в единую страну? Или прошлое только разделяет? Если оно разделяет, оно будет неизбежно отторгаться.
Каледа. Я на Бутовском полигоне с 1994 года. И мне приходилось встречаться с очень разными людьми; возникает удивительное чувство братства. Вот человек пришел, он смотрит на мир по-иному, чем смотрю я. Но у него здесь тоже лежит кто-то близкий… и пускай даже не здесь лежит; на Бутовский полигон сейчас приходят люди, которые не знают, где их близкие лежат.