Тем временем. Телевизор с человеческими лицами
Шрифт:
Ведущий. Но есть какое-то место, в котором можно подумать.
Каледа. Да, есть место… как один старик сказал — «Ну, надо же куда-то приходить!». И привел все свое семейство на Бутовский полигон. Простой совсем человек, надо сказать. Но вот это удивительное чувство братства и единения. Во рвах лежат люди совершенно разные. И святые. И самые обычные уголовники. И, видимо, чекисты, которые когда-то сами принимали участие в расстрелах. А мы очень часто хотим между собой построить какие-то стены, нам это очень нравится. Вот ты не такой, как я, поэтому не буду тебе руку протягивать, и не буду с тобой разговаривать. А они — все вместе.
Мироненко. Но память создается усилием современных поколений. Я только что был в Соединенных Штатах, в библиотеке Музея Трумэна. Там есть специальная комната, где транслируется заседание
Рогинский (продолжая начатую линию). О необходимости восстановления памяти я сказал. Теперь скажу об ее усложнении. Легко и просто объединяться на черно-белой картине славного прошлого. В хрущевскую эпоху сосуществовали две памяти — страшная память о ГУЛАГе и мучительная, но светлая память о великой войне. Начиная с 1965 года мы стали одну память выдвигать, другую задвигать. Сегодня наша задача — их каким-то образом опять объединить. Но для этого мало индивидуальных и общественных усилий. Здесь, действительно, нужна государственная поддержка. Вы сколько в Москве видели мемориальных досок, на которых было бы написано — «Здесь жил такой-то, которого увели и расстреляли тогда-то»? Будет написано — «Здесь жил маршал Тухачевский». Но не будет сказано, что маршала Тухачевского расстреляли. Будет написано, что здесь жил Михоэлс. Но не будет сказано, что Михоэлса убили чудовищным образом. Конечно, школьные учебники — это позор. Два часа в одиннадцатом, один час в девятом классе по кровоточащей теме — ну, не о чем говорить. Да, и какие это часы, и на чем они основаны? Нужна правовая оценка преступления прошлого режима. А ее нет. На чем-то ведь надо базироваться, на каком-то праве. Вот тогда, постепенно, статус этой памяти может подняться уровня общенационального, и потом, каким-то образом, нам не дано узнать, каким, он сольется с памятью о славном, или стабильном, или каком-то еще прошлом, и у нас возникнет идеал — сложная российская национальная память. У нас было сложное, трудное прошлое, оно было разное. И только на основе разного прошлого можно построить разномысленное будущее.
Ведущий. Будущее — главное в наших взаимоотношениях с прошлым.
Рогинский. Вот именно. Вместе с памятью о победе — память о цене победы. С памятью о достижениях — память о цене великих строек. Цена, которую народ заплатил за то, что мы вот так здесь сидим сейчас и разговариваем. Вот только так, через человека…
Ведущийна секунду останавливает разговор и показывает зрителям фотографии людей, убитых в Бутово. Измученные и просветленные лица. Глаза, в которых вот-вот отразится смерть.
Рогинский. — Только через человека мы можем придти к созданию единой памяти, тогда-то она и станет качественно другой.
Ведущий (благодарно и растроганно). Если не пропалывать историю, она зарастает… И вывод, который я для себя делаю из того, что услышал от вас: мы должны заслужить право на будущее причастностью к объемному прошлому. Цельному, противоречивому. Иначе оно не наше. Если мы его дистиллируем, если мы его просеиваем, если мы на кучки его разделяем, то это кучка, а не прошлое, это часть, а не целое. А мы — внутри целого, потому что русская история продолжается.
3. ПОКАЯНИЕ
Мы часто пользовались юбилеями как поводом для разговора по существу — об истории и дне сегодняшнем. В 2007-м исполнилось 20 лет со дня премьеры фильма Абуладзе «Покаяние»; фильма, который сгустил, сжал до состояния символических образов общее ощущение: история идет на новый разворот, и прежде чем в него вписаться, необходимо восстановить свое сознание. «Покаяние» по-гречески — «метанойя», перемена ума, души, приведение внутреннего мира в порядок; состояние, противоположное «паранойе». Но что же такое — общественное покаяние?
Покайся,
Драматические монологи
Николай Сванидзе, Андрей Зубов, Евгений Попов, священник Максим Козлов, Йенс Зигерт……
В разговоре приняли участие Николай Сванидзе, историк, журналист — на канале «Россия» несколько лет подряд выходит его цикл «Исторические хроники», охватывающий по годам все русское 20 столетие; Андрей Зубов, историк — только что под его редакцией завершена работа над трехтомной историей России 20 века; Евгений Попов, писатель, один из основателей российского PEN-центра и один из авторов и составителей того самого альманаха «МетрОполь», который сильно подкузьмил советской власти; священник Максим Козлов, настоятель храма св. мученицы Татианы. А также немецкий политолог, представитель фонда Генриха Белля в России, Йенс Зигерт.
На главный вопрос программы отец Максим отвечает просто: «В трезвом церковном понимании, покаяние в собственном смысле слова есть вещь безусловно индивидуальная. Таинство покаяния как одно из семи церковных таинств не подразумевает коллективности, как и всякое таинство есть встреча человека с Богом. И поэтому разговор об общенациональном покаянии, тем более призывы совершить его неким внешним актом на Красной Площади или у экранов телевизоров, это абсолютная профанация церковного понимания». Оговорившись, впрочем, что можно и нужно стремиться к тому, чтобы народ, общество меняли свое внутреннее отношение к пройденному периоду истории, к тому, что за плечами.
Слово берет Николай Сванидзе.
Сванидзе. Общество не имеет возможности каяться перед Господом тайно. Так, чтоб знали только я и Господь. Общество — это совокупность граждан, и всякое покаяние или признание, — а я сейчас скажу, почему я употребляю именно это слово — может происходить только публично. А что такое покаяние для общества? это признание фактов своей истории; признание как таковое: было. Признание не для других, а для самих себя. Каются ведь не только страшные грешники. Каяться должен каждый человек. Который и не грешил так уж основательно. Но каждому живому человеку есть, в чем каяться. И обществу тоже всегда есть, в чем каяться, в чем признаваться. Что такое, скажем, покаяние Германии? Это признание того, что было при Гитлере. Покаяние России — это признание того, что было при Сталине. Германии было легче в чем-то, потому что она проиграла войну. От нее сама история потребовала покаяния. От России история объективно не потребовала никаких признаний, поэтому должна возникнуть внутренняя потребность в них, иначе мы будем раз за разом, упорно и победоносно наступать на одни и те же грабли. Поэтому надо просто сказать: это было.
Тут нет ничего унизительного. Это нужно для нас, для наших детей. А мы упорно повторяем: почему мы должны каяться перед поляками? Почему мы должны каяться перед прибалтами? Да пусть они сами на себя посмотрят! Но дело же не в этом. Да, им тоже есть, в чем каяться, но нам-то, нам — надо посмотреть на самих себя. Вот наша страна, вот мы сами, вот наше будущее и будущее наших детей. Нам просто нужно сказать о себе правду. На мой взгляд, это и есть суть общественного покаяния.
Если говорить о тех авторитетных лидерах нации, которые могут позволить себе, скажем, призвать нацию к покаянию, то мы привыкли ориентироваться именно на интеллигентов. Статусных, не статусных… Между прочим, это глубокое заблуждение, что нация ориентируется именно на интеллигенцию. Нация никогда не ориентировалась на Рыбакова. Я позволю себе даже предположить, что нация и на Лихачева никогда не ориентировалась. И на Солженицына. Интеллигенция ориентировалась. И то не вся. А нация не ориентировалась. У нации — в силу исторических особенностей России — есть только один ориентир, на мой взгляд. Это власть. Причем именно центральная власть. И если власть призывает к чему-то, к покаянию ли или к забывчивости ли, вот на это нация ориентируется. Кстати, и статусная интеллигенция тоже завуалировано ориентируется на власть. В начале 90-х годов авторитетен был Борис Николаевич Ельцин. Потом… (Ведущий. В конце 80-х, в начале 90-х.) Да. Потом его рейтинг стал снижаться, не в последнюю очередь по причине его огромной активности, которую нация тоже никогда не прощает, потому что там, где активность, там и ошибки. Где активность, там наживание врагов. Но он успел сориентировать страну на признание ошибок прошлого. А потом ситуация переменилась. И все пошло, как пошло.