Темная комната
Шрифт:
— Вот это и чувствуется… что ты сходил! — проговорил Гага.
— Как… чувствуется?
— А вот как! — Гага кивнул рукой на дверь рентгеновского кабинета.
— Так ты думаешь… вся эта ерунда… с тёмной комнатой связана? — испугался я.
Гага мрачно кивнул.
— А как? — спросил его я.
— Этого я пока ещё не знаю, — ответил Гага.
Тут дверь кабинета открылась, оттуда вышла группа девочек, и тут же над дверью вспыхнула лампочка.
— Ну… я пойду тогда?
— Ну… счастливо тебе, — взволнованно проговорил Гага. Войдя туда, я разделся
— Так… вдохнуть! — скомандовал он.
Вдохнув, я долго стоял, зажатый в аппарат, ждал, когда же он разрешит мне выдохнуть, но он, словно чем-то ошеломлённый, молчал.
Наконец не выдержав, я шумно выдохнул:
— фу-у!.. Что, снова вдохнуть?
Врач молчал. Потом снял трубку, набрал две цифры.
— Механик пусть ко мне зайдёт, — проговорил он.
— Что, короткое замыкание я вам устроил? — стараясь говорить весело, спросил я.
Но врач странно смотрел на меня и ничего не говорил.
— За снимками когда приходить? — я снова услышал свой голос в зловещей тишине кабинета.
— За снимками? — встрепенувшись, проговорил врач. — За снимками… не приходи! Снимки мы сами в твою школу пришлём.
— Можно мне идти?
— Ступай! — проговорил врач.
— Рентгеновскую установку, кажется, им испортил, — криво усмехаясь, проговорил я, выходя.
Гага не улыбнулся в ответ.
— Что же произошло? — уже на улице отрывисто заговорил он. — Ты… когда в тёмной комнате был… не вырубался? Я имею в виду… всё помнишь?.. Сознание, хоть на самое короткое время, не терял?
— А что?.. Вроде было что-то похожее, — пробормотал я.
— Тут они что-то и сделали с тобой.
— Кто — они?
— Хихамары.
— Кто?!
— Хихамары. Так я условно обитателей тёмной комнаты зову, — сказал Гага.
Вечером все куда-то ушли. Я оказался дома один, долго неподвижно сидел, глядя на освещённую вечерним солнцем стену двора и почему-то боясь пошевелиться, старался почувствовать: я это или уже не я, как утверждает Гага и как подтверждает рентген?
«Да нет, — с облегчением понял я, — ничего не изменилось: я абсолютно такой же, как раньше. Так же боюсь подойти к Ирке Роговой и хоть что-нибудь сказать ей, как-то начать с ней разговор: два года как вижу её и всё боюсь.
Так же подробно, как и раньше, помню всё, что со мной было в жизни — даже в полтора года! — ясно ощущаю, словно это было вчера, как я иду, качаясь на слабых ногах, подгоняемый шароварами, как парусами. В руке у меня стульчик с шишечками наверху, с этим стульчиком я тогда не расставался. В другой моей руке бутылочка с соской, когда я сажусь на стульчик и беру соску зубами, резина громко скрипит.
Ясно слышу, как будто это было вчера. Кто другой, кроме меня, может знать про меня такое? Ясно, что я — это по-прежнему я! Всё нормально».
Я разделся и лёг.
Мне приснилось сначала, что я сплю где-то под землёй. Ничего не было видно, но чувствовалось, что сверху нависает какая-то
«Ясно! — сумел я подумать, не просыпаясь. — Сон, навеянный посещением тёмной комнаты!»
Я даже усмехнулся во сне — в общем, как мог, боролся с этим страшным сном, но он не кончался. Я подошёл к какой-то загородке — такую ставят, когда что-нибудь роют. Над загородкой горел тусклый, зарешеченный фонарь.
Щупая руками доски, я обошёл загородку и вышел на край тускло освещённого тоннеля метро.
«Ну вот! — успокаивая себя, подумал я. — Обыкновенное метро! Все просто!»
Как будто находиться ночью в пустом или заброшенном метро было так уж обыкновенно!
С колотящимся сердцем я стоял над обрывом. Потом вдруг справа из тоннеля потянул сырой, пахнущий керосином ветерок — такой начинается всегда, когда к станции подходит поезд. Лучистый, похожий на ежа свет быстро приближался — и мимо меня с воем промчалась платформа с прожектором. За прожектором стояло чёрное, поворачивающееся кресло, и в нём, скрестив руки на груди, очень прямо сидел человек в белом костюме и чёрных очках. Кресло со скрипом повернулось, человек внимательно посмотрел на меня, и платформа промчалась.
— …Ничего себе! — Вытирая пот, я сел на тахте. — Ничего себе сны стали сниться!
Потом я вышел на кухню, попил воды из крана, посидел и немного успокоился.
Заодно я вспомнил, что страшные сны бывали ведь и раньше, но только я утром, увидев солнце, сразу же забывал эти сны. И наверное, зря: жизнь ведь гораздо беднее, если забывать всё страшное и помнить только всё не страшное.
Потом я снова лёг и увидел сон, который видел уже далеко не впервые, но только каждое утро забывал. Я лежу, засыпанный горячим колючим песком, ощущая тяжесть. Я усиленно напрягаю мозг, стараясь послать сигнал своим конечностям, чтобы проверить, могут ли они шевелиться. И с ужасом ощущаю, что конечностей, абсолютно одинаковых, у меня много! Не похожие ни на руки, ни на ноги, они извивались вдоль всего моего узкого длинного тела и пропихивали меня вперёд. Песок вслед за мной с шорохом осыпался.
Потом я проснулся, открыл глаза, но сон помнился ясно, не исчезал. Родители переговаривались о чём-то, собирались на работу, потом ушли, а я всё сидел на тахте неподвижно с носком в руках.
Что это видел я?
Прошлое? Или будущее?
Говорят, что мы прошли длинный путь развития, прежде чем стали людьми. Но одно дело — слышать об этом краем уха и совсем другое — вдруг почувствовать это в себе!
Я встал, быстро подошёл к окну и с ликованием увидел знакомую родную картину, в небо поднимались два белых дыма из длинных труб, на одном дыму шевелилась чёрная подвижная тень другого.